юпитеры, яркие, сверху свешивающиеся куски материи, размалеванный задник, о котором я уже говорила. Увидев его, поняла: это знак судьбы — иду верным курсом, как кораблик к горизонту.
— Очень хорошо, Маша! — продолжает суетиться фотограф. — Вы фотогеничны, и весьма. Теперь взгляд роковой женщины? Из-за плеча… Так, прекрасно! А теперь взгляд стервы! Больше-больше стервозности! Так надо, Машенька!
Все это мне казалось игрой — потешно-глуповатой. Понимала, что портфолио есть основа основ для топ-модели, и тем не менее мне было смешно находиться в свете юпитеров и корчить рожицы.
— Все, Маша. Спасибо, можешь переодеваться, — говорит Мансур после, и я снова отправляюсь за крашеную холстину.
Стащив тунику и оставшись в одних трусиках, рассматриваю одежды. Господи, чего тут только нет: от расшитых жемчугами салопов до эксклюзивных купальников ядовитых цветов!
За всю жизнь не переносить, улыбаюсь я. Все-таки человечество помешалось на внешних платьях, украшая свой слабый жалкий скелетик. И это вместо того, чтобы укреплять дух!
Краем уха слышала какие-то голоса в студии, да, не обращала внимание, решив, что фотограф, не дожидаясь моего ухода, решил делать новую съемку. И главное: здесь, за крашеным холстом, находились динамики, откуда штормили музыкальные волны. И потом: я, как любая нормальная молодая женщина, была увлечена модельными вещичками, буквально валяющимися под ногами.
Покопавшись в „сокровищнице“, я, наконец, соизволила выйти в студию. Нет, сначала я, вытянув шею, заглянула туда и… услышала визг, который до боли был мне знаком. Почему? Потому, что визжала я! И не по причине того, что снова наступила на дохлую тварь, а по причине более значительной, если можно так выразиться.
Маленький и юркий до этого Мансур был мертв, как может быть мертв человек с перерезанным горлом. Фотограф неудобно лежал под стальной ногой юпитера и смотрел остановившимися зрачками перед собой. Гримаса изумления искривляла его рот. Сочащаяся из глотки кровь пропитала белую рубаху и казалась отвратительно пурпурной.
Это был первый мертвец, которого я увидела так близко и воочию. Ощущая нереальность всего происходящего, я, продолжая повизгивать, на цыпочках помчалась к выходу. Почему на цыпочках — не знаю? Словно боялась потревожить того, кто ещё минуту назад был весел, беспечен и крутился, как юла.
После началась кутерьма, в средоточии которой оказалась, естественно, я. Сначала на мои вопли сбежались, девочки и сотрудницы, потом охранники Центра моды, затем приехала оперативная группа милиции. Милиционеры пахли ваксой, дерматином и щами. Они привезли овчарку по прозвищу Арамис. Кто-то из девчонок дал мне апельсин для успокоения, и я им незаметно угостила пса. Тот слопал несколько долек и завилял хвостом.
Апельсин и пес меня успокоили: прекратилась нервная мелкая дрожь. То, что произошло в фотостудии, казалось, кошмарным сном.
— Так, где тут у нас свидетельница, — в скромном костюме цвета пыльного асфальта находил человек. Лицо его было худощавым и тоже запыленно-сероватым. — Я следователь, — представился, — Ягодкин Алексей Алексеевич. Нам нужно поговорить со свидетельницей.
Арт-директор Хосе предлагает кабинет госпожи Мунтян, которая ещё днем уехала на выставку современной ткани. Следователь садится за стол модельера, осматривается, затем открывает папочку с бумагами:
— Я буду записывать, — поясняет, — так надо.
Алексей Алексеевич всем своим притомленным видом похож на учителя средней школы. В который раз он начинает „вести“ новый класс и в который раз понимает всю бессмысленность своей работы, и тем не менее берется за тетрадки и начинает их проверять в тщетной надежде обнаружить эйнштейновские откровения. Увы, откровений нет, есть нудная вселенская пуст`ота.
— Итак, имя, отчество, фамилия? — начинает следователь Ягодкин.
Назвав себя, отвечаю на его вопросы, из коих следует, что я ничего не слышала, никого не видела, ничего-никому не скажу.
— Но какие-то голоса ведь слышала?
— Слышала, — вздыхаю. — Но это было сплошное „бу-бу“.
— „Бу-бу“, — хныкает Алексей Алексеевич. — Что можешь ещё сказать?
— Про что?
— Про все.
Мы посмотрели друг на друга, как учитель и ученица, не способная ответить на дополнительный вопрос. Я вспомнила стилиста Сорокина, предупреждающего о том, чтобы я не соглашалась ни на какие предложения фотографа. Говорить об этом случае или не говорить?
Если скажу, то получается, что подставляю Валечку. Возможно, предупреждая меня, он имел некий безобидный смысл. Безобидный ли?
Мои сомнения прекратились с появлением в кабинете госпожи Мунтян. Следователь коротко изложил ей суть трагического происшествия.
— Как себя чувствуешь, Маша? — дежурно вопросила Карина Арменовна.
Как может чувствовать тот, рядом с которым промелькнула разящая, как клинок, смерть. Подозреваю, что я была, как говорят в таких случаях, на волосок от собственной гибели. Неряшливые убийцы или убийца не потрудились заглянуть за малеванный холст — это меня и выручило. Сумела ли бы я оказать сопротивление головорезам — вопрос?
— Нормально, — пожала плечами.
— Все будет хорошо, — сказала госпожа Мунтян и обратилась к следователю. — Думаю, Марию можно отпустить?
— Конечно, — улыбнулся Алексей Алексеевич. — Подпиши только протокол, Платова. Вот здесь: „С моих слов верно“.
Все происходило странно буднично, будто полчаса назад не человека зарезали, а украли манекен. Да, и мои чувства притупились — наступил период апатичности. Наверное, жить в постоянном напряжении, как и в страхе, невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101