К счастью, новой дохлой кошки у порога не оказалось, и я, прыгая через две ступеньки… Чувствовала себя целеустремленной и осветленной будущим. Ударом ноги распахнула подъездную дверь — солнечные блики в глаза. Солнце почти такое, как наше дивноморское. Странное впечатление, что в Москве я уже вечность, а не три дня. Столько событий, всяких и разных. Столько новых впечатлений. Столько новых ощущений…
— Дэвушка, а дэвушка, покатаца? — характерный клекот горного „орла“, катившего на поношенном БМВ за мной, спешащей по тротуару.
— Машину другую купи, джигит, — говорю не без злорадства, юркнув в подворотню, где проезд закрыт чугунной шпалой, забетонированной в асфальтовый панцирь.
И слышу за спиной — рев мотора, а после сильный удар железа о железо. Отлично, смеюсь я, „джигит“ угодил в капкан собственных восточных страстей. И тут же забываю о нем, врезаясь в жаркую толпу жителей и гостей столицы.
Лавирую, как скороход на канате, между потных тел и безликих лиц. Мишени, вспоминаю сегодняшнее утро на стрельбище, эти лица, как мишени. И мельком вспоминаю того, кто мне очень понравился и кому, надеюсь, понравилась я. И тут же забываю о нем, сбегая по лестнице в душное нутро подземки, самой, как утверждают, лучшей в мире. Через несколько минут убеждаюсь в том, что это утверждение далеко от действительности. Человеческая кишащая масса вносит меня в переполненный вагон, пропахшей чем угодно, только не духами от Диора.
Потом стон электропоезда, мелькание туннельных фонарей, пульсирующих, как сигнальные ракеты приморских пограничников.
Я чувствую чужие взгляды, ползущие по мне, как болотные земноводные. Силой воли заставляю себя улыбнуться мальчику лет десяти — чистенький и аккуратненький, ангелочек, держащий в руках скрипку в футляре. Ангелочек с дородной бабушкой, занимающей своими телесными объемами два места. Встретившись с моим взглядом, мальчик хмурится, словно не привык, что кто-то может просто улыбаться. Нельзя же быть таким бякой, говорю я всем своим жизнерадостным видом — и ему, и всем остальным.
Через минуту провинциалка получает „столичный“ привет — выбирающийся из вагона ангелочек демонстрирует ей оттопыренный продолговатый средний палец, мол, получи, дура восторженная, хотя мы и не в США. Я быстро показываю ангелочку язык и смеюсь про себя: Машка, не опускайся до сточных вод. Будь выше всего этого. А как быть выше, если тебя толкают, щипают и чуть ли не лапают.
Все, последний раз катаюсь в этой духовитой духовке, выдираюсь из вагона, это же опасно для здоровья: все так и норовят тебя сожрать… энергетически. Так и хотят растоптать, превратить в биологический фарш! Нетушки!
Лестница-кудесница возносит меня из преисподней „М“. Да здравствует солнце — да скроется тьма!
Очищая себя дневным светом, вприпрыжку мчусь к Центру моды. Опаздываю на десять минут. Надеюсь, мне простят на первый раз. И на второй раз тоже.
К моей радости, я оказалась не одна такая — таких капуш оказалось семь. Из пятнадцати. На такое безобразие арт-директор Хосе выступил с речью, смысл которой заключался в том, что сейчас мы прощены, но в следующий раз… в известность будет поставлена Карина Арменовна, а это чревато печальными последствиями.
— Вот люблю я вас всех, девочки, вах, — заключил Хосе. — Любовью брата. Но этим больше не пользуйтесь.
— Не будем, — уверяли мы с горячностью. — Никогда в жизни, вах!
— И я поверил, вах, — ухмыльнулся Хосе и попросил безответную Фаю раздать нам расписание на месяц. — Самые лучшие и самые добросовестные будут взяты в международный тур, — посчитал нужным сообщить. — Старайтесь, девочки, все в ваших, вах, — запнулся, — ногах, руках и проч.
— „Проч.“, вах, — это как, Хосе? — загалдели девочки.
— Вах! — сказал на это наш организатор. — Подождите господина Вольского, он вам все объяснит, — и удалился вместе с Фаей из аудитории, где мы все собрались.
Что могут делать пятнадцать малознакомых девушек, собравшись вместе? Правильно — каждая занимается собой. Тут же на столах появляются косметические принадлежности, и начинается художественная работа над лицом.
— Как дела? — подсела ко мне Танечка, опоздавшая более всех из своего миражного Марьино.
Я покосилась на неё и спросила:
— Что с глазом? Трахнулась о мусоропровод?
— Заметно?
— Подкрась, — передала пудреницу, — синеглазка.
Подруга вздыхает и начинает уничтожать следы вчерашних событий, рассказывая в лицах о том, что вовсе не она трахнулась о мусоропровод, а её ударил „мусор“, то есть взрослый дядя-милиционер, который нагрянул в спортивный зал в часы отдыха его обитателей, не имеющих столичной прописки.
— Прикинь, да? Закрыла собственным телом пацанов, — хихикнула. — Вот сволочи.
Ее откровения были мне неприятны и непонятны. То ли это была привычка к такой помойной исповедальности, то ли я ей казалась вся в доску. Чтобы показать Танечке некую дистанцию я напомнила, что она хотела и меня пригласить на праздник жизни к мусоропроводу, не правда ли? Подруга удивилась: и что? Ничего, промолчала я. Когда находишься на разных планетах, на каком языке общаться?
— Чистоплюйка какая, — огрызнулась подруга. — Думаешь ты лучше меня?..
— Хватит! — сделала запретительный жест рукой, потом поднялась и демонстративно пересела за соседний стол.
— Ха-ха, — услышала хмыкающий презрительный смешок за спиной.
Понимала все, кроме одного, какими черными ветрами занесло сюда эту хабалистую девицу. Бесспорно, она красива, но красота её хищническая. „Волчица“? Не много ли подобных „волчиц“ вокруг меня? Невольно осматриваю будущих манекенщиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101