— Не брыкайся.
— А ты прекращай гадости говорить.
Вся эта ситуация мне ужасно не нравилась: во-первых, была сама вся не своя — во всех смыслах, во-вторых, сестра вела себя так, будто ревновала меня к новому образу, в-третьих, чувствовала, что с переменами во внешности меняется отношение всего мира ко мне.
Последнее трудно объяснить словами, однако привычный мир, сотканный из солнца, ветра, взглядов, голосов, шарканья подошв, автомобильного гула и прочие меняет свое, повторю, отношение ко мне.
Раньше была в этом мире неприметной его частицей, теперь же волею случая и благодаря Цветковой я стала из него выделяться. А это, значит, от меня потребуются дополнительные, душевные траты.
И что делать? Вернуться к себе прежней — милой, провинциальной девочке? Думаю, это всегда успею сделать — довольно подставить голову под струю воды…
— Мне, сироте, совестно идти рядом с тобой, — шутит Евгения.
Я нервничаю и прошу прекратить издеваться — сколько можно? Я настолько взвинчена, что, когда мы выходим на пыльный и загазованный проспект, то все свое недовольство выплескиваю на двух сереньких молодых людей, уставившихся на меня, как на икону. Неприятным визгливым голосом говорю все, что думаю об их бараньей манере таращиться на людей.
— А если это любовь? — сестра оттаскивает меня от пришлых дураков. — С первого взгляда.
— Какая там любовь, — огрызаюсь. — Пусть платят у.е. за осмотр.
— Ну, Маруся, ты в этой жизни не пропадешь, — снова восхищается Женя. — Чувствую железную хватку провинциалки.
— А чем тебе не нравятся провинциалы? — продолжаю злиться.
— Наоборот: я ими восхищаюсь, — отвечает сестра. — Мы, москвичи, все никакие, нам не надо бороться за место под солнцем, а вы бойцы…
Я не слушаю Евгению — огромный Новый Арбат шумит вокруг меня и такое впечатление, что нахожусь внутри гигантской мегаполисной стихии — она подобна океанскому цунами, сметающему напрочь коралловые острова. А я даже не на острове нахожусь — нахожусь на асфальтированном замусоренном столичном пятачке, защищенная лишь собственным честолюбием. Достаточно этого для того, чтобы выплыть к берегу твердого материка? Не погибну ли бесславно в штормовом житейском море? Хватит ли сил для бесконечного заплыва?
Нет, прочь слабые и пустые мысли. Цель ясна и никаких сомнений. Я делаю шаг на проезжую часть и взмахиваю рукой. Двоюродная сестра критически хныкает — она уже тут вечность пытается поймать частника за у.е., а тут я… со своим страстно-порочным имиджем…
Я взмахиваю рукой — и лакированный, как туфель, автомобиль притормаживает рядом, насыщенный запахами дорогой кожи, дорогого одеколона и дорогой жизни. За рулем рыхлится водитель с лицом борца вольного стиля. У него рваные уши, как у медведя, и улыбка до этих самых рваных ушей.
— Привет, девочки? Поехали!
— Поехали, — говорит Евгения, толкая меня в спину. — И с ветерком.
— Есть с ветерком, — крякает водитель.
Я легко и свободно запрыгиваю в салон машины; Евгения следует за мной. В салоне прохладно, как в погребке, звучит модная песенка — две «школьницы» пропагандируют лесбийскую любовь, голося, что они сошли с ума от друг к другу, город за тонированными стеклами кажется не таким уж стихийно-страшным и опасным. «Медведь» за рулем смотрит на нас через зеркало заднего обзора и сообщает доброжелательно:
— А меня зовут Жора. Я помощник депутата Шопина. Слыхали о таком?
— Как-как? — морщится Евгения.
— Шопин. А что?
— Ничего. Мне послышалось нечто другое.
— Ага, — ухмыляется водитель. — Это всем слышится. Да что делать? Он даже хотел взять фамилию жены… Зарайская… Так мы его отговорили. «Зарайская» ещё хуже, чем «Шопин»… в шуме Думы… — И гогочет в голос. Сейчас проедем цитадель народовластия, — кивает в сторону мелькающих зданий, возвышающих, подобно окультуренным кварцевым скалам. — Погуляем, девочки?
— С кем? — спрашивает Евгения. — С депутатом?
— Не. Со мной. — Протягивает визитку. — Приглашаю на ужин. Куда душа пожелает. Я раньше шеф-поваром работал в «Балчуге». Можно туда. Хотя, вспомнил, у моего шефа скоро день рождения. Хотите на день рождения?
— Спасибо, — сдержанно говорит двоюродная сестра. — У нас вечер занят. Сегодня.
— Да не бойтесь, девчонки, — пыхтит «Медведь». — Я с виду страшный, а на самом деле добрый, мягкий и пушистый.
Я вдруг ловлю себя на мысли, что за поездку не произнесла ни слова, только улыбаюсь, как последняя дура. Что такое? Это мой новый образ? Великолепной молчаливой остолопки? Этого ещё не хватало, и поэтому брякаю:
— Вы похожи на медведя. С картины Шишкина «Утро в сосновом бору».
— Отличная характеристика, — веселится Жора. — Сейчас мишка самое модное животное на политической арене. Советую дружить.
— Мы подумаем, Георгий Жаркин, — говорит Евгения, рассматривая визитку. — И если, что надумаем, позвоним.
— Все так говорят, — вздыхает водитель и развивает мысль о том, что, когда мужчина относится к женщине по-доброму и с уважением, то с её стороны ждать ответных положительных чувств не приходится, а вот, когда…
— А мы приехали, — прерывает чужое нытье сестра. — Все будет хорошо, Жора, — протягивает водителю несколько купюр. — Хватит?
— Девочки, обижаете, — говорит «Медведь». — Купите себе заколки или мороженое. И желаю удачи. Звоните, когда хотите…
— Пока! — Я хлопаю дверцей. — Какой милый, — говорю сестре.
— Считай, что нам повезло, — отвечает Евгения. — Впредь веди себя прилично и осмотрительно. Не прыгай в машины, как коза на утес.
— Почему?
— Это чревато, — грозит указательным пальцем, — козочка.
— Сама такая, — фыркаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101