Помню, однажды на полуразрушенной стене со следами гари мы увидели меловую надпись: «Волки еб… т шакалов и псов». Этакая квинтэссенция войны. Ее суть. Разумеется, в роли волков выступали чечи, а мы следовательно — шакалы и псы? Ваня Стрелков хекнул, нашел кирпич и нацарапал на стене: «А тарантулы еб… т волков».
— Детский сад, — на это сказал майор Сушков. — Стрелков, Иванов, вперед, на разведку.
Шоссе было мокрым и пустым. Джип, казалось, скользил над ним, как над неустойчивой водой. Я включил печку — холодно. Удивительно: март и холодно. Так холодно, что меня пробивает дрожь… Нервы? Или?.. Проверяю лоб — испарина. Пустить бы в него холодную прощальную пулю… Больно бы не было. Наверно, не было?
Мне трудно, Серов, говорю я. Тебе нет никакого дела до меня, Сашка. Ты меня обманул, оставил одного. Ты обманул весь мир, ты оставил меня один на один с этим миром. И я не знаю, что в нем делать? Я всегда знал, что делать, а теперь здесь, на родине, не знаю. Единственное, что знаю обречен на жизнь.
Ковыряюсь в аптечке, мне нельзя болеть, я вернулся не для того, чтобы подыхать от головной боли. Ломит голову, ноет брюхо и нестерпимо хочется забыться. Заснуть и забыть этот проклятый первый день после возвращения. Я хочу спать, так давно не спал, всегда боялся заснуть, но теперь я хочу уснуть…
Нет, я должен быть последовательным и пойти до конца: должен найти женщину со странным именем Вирджиния, они дружили, Серов и она, и теперь понимаю, что их сводило вместе.
Прости меня, Санька, я её найду, найду и убью… Одно плохо усиливается туман. У меня отличная зрительная память, как и у твоего отца, Серов… Я хорошо помню дачу, там она живет со своим толстобрюхим новым мужем, любителем кенгуру, она предала нас, меня и тебя, мой друг, и я должен её найти, чтобы отомстить за предательство и твою смерть, Саша.
Туман-туман, как мертвый белый дым марихуаны.
Островерхая, кирпичная дача, похожая на шхуну, плавает в тумане. Длинный забор, калитка, она открыта, по мокрой траве пританцовывают кенгуру, на их шеях батистовые веселенькие, в клетку, платочки… Экзотические звери косятся на меня крупными солидоловыми по цвету глазами, недоумевая, кто посмел нарушить их покой в такой ранний час?
На окнах занавески с рюшечками. Останавливаюсь, чувствуя опасность, у меня хорошо развито чувство самосохранения.
Вжимаюсь в бревна дома… Сверху обрушивается тяжелая туша. Я её узнаю: это болван с заправочной станции. Он лежит на спине и размахивает велосипедной звенящей цепью, пытаясь хлестнуть мои ноги. Отсвет утра на стальных звеньях.
Наношу удар армейской бутсой спецназа в переносицу врага, как меня учили. Болван снова опрокидывается на спину, хрипит… Я замечаю вздрогнули занавески с рюшечками.
— Что ж ты, гадкий человек, делаешь? — спрашивают меня. — Больно же, жестоко же, мерзко же… Вернулся, да? И все теперь можно, да?
— Вперед, — говорю. — Пуля твоя здесь, болван.
— Куда вперед? Впереди — коммунизм, ха-ха!
— В дом! Понял?
— А вот и не понял! Бэ-бэ! — блеет, как барашек. — И ничего ты, служба, не сделаешь! Нас всех нельзя победить!
— Можно, — выдираю пистолет из куртки.
— Нельзя-нельзя меня убивать. Кто-то же должен, солдатик, заправлять ненавистью твою душу?
— Вперед!
Поднимаемся на веранду, тихую и сумрачную. Запах яблок, они лежат на старых газетах, крупные и пряные. Над ними висят красноармейские шинели.
— К нам долгожданные гости! — вопит мой враг, включая свет.
Этот свет тускл и неустойчив, и в этом мутном жидком свете вижу Вирджинию. Она сидит на тахте в атласном халатике, поджав ноги под себя. Она сидит в любимой позе и курит папиросину. У неё огромный беременный живот.
Вот тебе и занавесочки с рюшечками, говорю я себе.
— Это ты… ты сучка! — говорю я и направляю оружие на нее, свою любимую, свою первую и единственную женщину.
— Ха-ха! — заливается смехом. — Что-то ты плох, боец?
Нет, это была не Вирджиния, это была женщина с красивыми глазами, у которой пил химикалии муж Жорка.
— Что ты, родненький? Что ты, миленький? Кто тебя обидел? Что случилось? Ты же не из милиции? Ты из войны?..
— Ничего не случилось, — сглотнул горькую слюну. — Ничего, кроме одного: Вани Стрелкова нет, Саньки нет… И таких, как они, нет. Тысячи и тысячи нет. А вы есть… Вы остались… Чтобы не происходило, вы остаетесь.
— Ой, не надо так говорить. Так в жизни не говорят. Хочешь, я научу, к а к надо говорить?
— Всех вас надо…
— Сначала себя, Чеченец с черной душой тарантула. Дружка ты позвал на озерцо… говнецо… Ты?
— Я?
— Дурачок, он же хотел быть счастливым. В нашей стране счастливым может быть только или сумасшедший, или мертвый, или ребенок. Но дети растут… Ты ведь тоже хочешь быть счастливым, мальчик?.. Иди ко мне. Я сделаю тебя счастливым. Сними только портки…
— Я тебе сделаю счастья, падла, — из соседней комнаты вываливается зевающий Жорка. — Ааа, это ты, студент? За должком пришел?
— За счастьем пришел, за счастьем, — смеется его жена. — Что желаете? У нас большой выбор: анашка, гашишек, героинчик, ЛСД, кока, колеса, винт, джеф, муля. Все, что душа желает?.. Как там в песенке: «Ма-ма ма-ма-марихуана — это не крапива. Ты её не трогай. Лучшее без нее…» Ха-ха!.. Эй, сюда, ждем счастья!..
Появилась Анджела с обнаженной, обвислой до пупа грудью, которой можно было бы обматываться во время холодов, как кашне, и в плюшевой юбочке официантки из ресторана «Эcspress», несла на подносе стакан с мутной жидкостью и шприц. Улыбнулась мне, сделала книксен:
— Пожалуйста, защитнику отчизны его двести…
Я выбил поднос из рук подавальщицы. Жорик удивился: счастье-то задарма?
— Он и меня ударил, сволочь, — пожаловался болван.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150