Лет так сорока?
— Конечно, Лева. А что натворил, стервец таки такой?
— Ничего, — потянулся от удовольствия. — А не угостите ли, Исаак Изральевич, коньячком. По пять капель, чтобы дух перевести.
— А что случилось таки с Левой? — не унимался беспокойный отец. — Я ему голову поменяю, это я вам говорю. А коньячку можно, Александр.
— С Левой все хорошо, — отвечал я. — А вот с вашей супругой?
— Ась? — и поправил слуховой аппарат. — Хотите на кухню, Александр?
Милый такой старичок, академик, дважды Герой социалистического труда, отец своего беспечного сына и хороший муж.
Хороший, потому что искренне обрадовался, когда я сказал, что жена Ирина Горациевна возвращается, так и не долетев до мечты многих наших соотечественников.
— Париж! Париж! — горячился старенький ученый, принявший на грудь грамм пятьдесят. — Поглядите, Александр, какая у нас красота-таки! — И от патриотического усердия рванул дверь, ведущую на балкон. — Не-не, выйдем! У меня тут наблюдательный пост, вот.
— Исаак Изральевич, больше не наливаю, — предупредил, следуя за ним.
На балконе стоял шезлонг и подзорная труба на треноге. Старик объяснил, что в свободную минутку любит поглазеть на мир через оптику, особенно летом, признался.
Я понимал восторг его молодой души: взору открывалась великая и великолепная панорама. Помнится, я уже видел эту красоту. Однако теперь после всех этих кризисных и кровавых событий…
Туман ушел, осенние небеса очищались от сырых облаков, державный Кремль плыл чудным диковинным островом, брусчатка Красной площади отливалась фиолетовой синевой, храм Василия Блаженного приседал дымковской игрушкой, домашний скверик под высоткой был аккуратно расчерчен пересекающимися асфальтированными дорожками…
Я дернулся: такое впечатление, что я уже видел эту топографическую местность внизу…Так-так, вспомни, menhanter! Не напоминают ли скрещенные асфальтированные дорожки крест? Кажется, напоминают. Ну, конечно! Этот план очень напоминает план местности, намалеванный на листочке, который я обнаружил на трупе Пельше. Кто его рисовал? Думаю, Нестеровой-младший, больше некому. Вот только зачем?
— Исаак Изральевич, а в последние дни ничего такого подозрительного не замечали, — спрашиваю, — через трубу?
— А что именно, молодой человек?
— Может, какие-то велись строительные работы? Или Мосгаз приезжал? Или канализацию прорвало?
И что же я слышу в ответ:
— Так я ж на даче был, Александр. — И, пошамкав губами, дополняет: — У нас тут и копают, и взрывают и лабают… А не выпить ли нам, Александр, ещё по маленькой?
Нет, мы не выпили, к сожалению. На Спасской башне снова оживают часы 9.00. И под мелодичный перезвон — телефонный звонок.
— Алекс, — слышу уже родной голос боевого товарища Старкова. — Ты где?
Я ответил вообще, мол, там, где весь народ, а конкретно: в гостях у академика Фридмана, пью коньяк и размышляю о проблеме.
— И как?
— Могу помочь.
— Серьезно, Алекс?
— Во всяком случае, есть грубые наметки.
Тогда меня просят срочно прибыть в «строение девять», то бишь в одно из неприметных зданий на Лубянской площади, именно там находится главный штаб по разрешению данной критической ситуации. По голосу полковника трудно понять насколько верны мои подозрения по фигуре Нестерового-младшего, но то, что Служба озабочена, и очень, нет никаких сомнений.
Я оставляю радушного хозяина квартиры на Котельнической, пожелав ему здоровья. Хорошо, что он не знает о ближайших перспективах, ожидающих его, москвичей и гостей столицы, гуляющих по обновленной брусчатке Кремля и Красной площади.
В штаб прибываю вовремя: проблема здесь зашла в тупик, обострив отношение сторон до болезненного состояния. Если господин Нестеровой-младший был помят, скажем так, физически при аресте, то полковник Старков страдал больше морально.
— Все будет хорошо, — успокоил его. — Что показала экспертиза? Чей рисунок?
— Его, Вадима Германовича, — ответил. — И письмецо его рук и план местности. И что это нам дает?
— А ты не торопись.
— Алекс, не издевайся, — нервничал полковник. — Дело под контролем Кремля. Там такая паника…
— Это полезно для них, пусть знают нужды народа, — валял я дурака.
— Алекс! — побелел полковник.
— Ладно-ладно, дай-ка протокол допроса, — потребовал. — Вы хоть этого шустрика-мудрика допросили? — шутил.
Вадим Германович Нестеровой был словоохотлив. Я пробежал глазами сухие строчки протокола, убеждаясь, что практически все мои предположения оказались на удивления проницательными.
Даю как бы эмоциональный «перевод» протокола, чтобы картинки прошлого проявились зримее.
Итак, отношения со старшим братом у него, Вадима Германовича, были сложными, хотя свои чувства младший всячески скрывал. Настоящая ненависть и настоящая любовь вспыхнула, когда старший явился в Снежинск с молодой супругой Ириной Горациевной. Ненависть — к нему, любовь — к ней, единственной и неповторимой, которая однажды ответила взаимностью, когда муж находился, прошу прощения, в долгосрочной командировке.
Непостижимым образом мелкая бытовая интрижка превратилась для Нестерового-младшего в болезненный вселенский синдром: он, и только он, мечтал владеть этой великолепной в постели и непостижимой в жизни женщиной. А та требовала самую малость: благополучной стабильности. Этого дать Вадим Германович не мог и она ушла… к дряхленькой мумии по фамилии Фридман.
Такой позорной несостоятельности Нестеровой-младший выдержать не мог он решил действовать. И действовать самым жестоким и бесповоротным образом.
С руководителями «Российского национального союза» Вадим Германович познакомился лет пять назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125