Дама Штайн держала слово и свечи вовсю пылали, как в старом немецком замке. Василиса Павлиновна крестилась и метала на стол пироги и знаменитую настоечку на малине.
Я замалинил рюмашечку одну-другую и почувствовал, как становится хорошо и покойно. Все-таки здорово, что есть нормальный мир нормальных людей, как, например, журналист Гостюшин или мои сотрапезницы. С ними можно говорить обо всем и ни о чем, поглядывать в окно, где дождит ночь, улыбаться той, которая нравится, хранить на щеке сердечко её поцелуя, и ощущать себя почти счастливым.
— Ну ладно, ребята, — сказал я потом, — с вами хорошо, да завтра день тяжелый, пойду, — и поклонился Дине Штайн. — Весьма был рад познакомиться, — и клюнул ручку в пигментных пятнышках. — А вас солнышко любит, — заметил.
— Идите-идите, товарищ боец, — смеялась Марина, — в свой окоп.
— Галантный, как пианино, — проговорила Дина Штайн. — Так, кажется?
— Как рояль, ик, мадам! — и удалился, покачиваясь, вслед за хлопотливой Василисой Павлиновной. — Учите великий и могучий, ферштейн!..
И на этом мое шутовское выступление закончилось — я пал в прохладный окоп своей комнаты и уснул мертвецким сном, и спал без сновидений. Должно быть, кошмары не поспели за мной, и проснулся в прекрасной физической, как говорится, и моральной форме.
Вчера мне удалось забить сваи в основание настоящего Дела голубых и теперь можно было возводить кирпичное здание.
И не ошибся: тот, кто подал первый кирпич, оказался Гостюшин. Вернее от его имени потревожили по домашнему телефону нашу маленькую компанию, сидящую на кухоньке за утреннем чаем с блинами.
— Да-да, я записываю адрес, — говорила Марина по телефону, а я уже находился в коридоре и натягивал куртку.
Моему примеру последовала и девушка после того, как поблагодарила неизвестного информатора за услугу.
— Я не понял? — удивился. — Ты куда это собираешься, красавица моя?
— Я с тобой, — отвечала. — И должна тебе сказать…
— Марина, — прервал её, — и не думай.
— Послушай меня.
— Нет, — рвал замок. — Какой там адрес? И как эта дверь-брень открывается?
И что же? Ровным счетом ничего — Марина предупредила, что адрес я не получу, а металлическая дверь запирается изнутри и я могу не беспокоиться. И ушла на кухню продолжать пить чай с блинами.
О, женщины! Если бы вас не было в природе, как бы скучно и пресно жилось бы всему человечеству. Я заскрипел резцами, однако взял себя в руки и заглянул на кухоньку, щерясь, как гюрза, на хвост которой наступил неосторожный голоногий путник в пустыне Сахара.
— Мариночка, прости, ты меня не так поняла, — повинился. — Дело чрезвычайной серьезности и тебе лучше…
— Я сама знаю, что мне лучше, — отрезала.
— Батюшки, как ты с человеком разговариваешь, — невпопад заволновалась Василиса Павлиновна.
— Бабушка!..
Не знаю, чем бы этот утренний бедлам закончился, да засигналил мой сотовый телефон — пришла информация от секретного сотрудника Х. Пока я принимал её в коридоре и вникал в суть, страсти на кухоньке малость поостыли.
— Ладно, я прощаю на первый раз, — мило улыбнулась Марина. — При условии, что ты меня выслушаешь до конца.
— Готов, — щелкнул каблуками, — слушать.
— И на улице, — открывала дверь. — А лучше в автомобиле.
— А где эта Дина Штайн? — вспомнил о чужеземке. — Надеюсь, её не надо с собой возить?
— Она сама себя отвезет.
— Слава Богу, хоть здесь повезло! — И сдался, разве можно в чем-то переубедить женщину, тем более осваивающую древнейшую профессию — это я про журналистику.
Когда джип выезжал со двора жилого дома, моя спутница наконец сказала то, что она пыталась сказать:
— А наш Николя Маков того…
— Чего того?
Мог и не переспрашивать — ситуация развивалась по банальному стандарту. Можно было предположить, что именно так она будет и раскручиваться: провокатора ликвидируют после выполнения частного поручения. Чаще всего это происходит, когда возникает угроза общему делу. Следовательно, мы на верном пути. «Мы» — поймал себя на этом местоимение и покосился на спутницу, одетую в походно-джинсовый костюмчик на все случаи жизни. Чувствовала себя она превосходно: чистое лицо, такой же взгляд, и такие же помыслы? Не собирается ли царапать репортаж с места событий, насторожился я. И задал закономерный вопрос по этому поводу. Девушка рассмеялась: а почему бы и нет? Все что угодно, только не это, взмолился я. Почему, милый? Я ответил, что для полного счастья меня нужно щелкнуть и поместить фото на первой газетной полосе в качестве бойца невидимого фронта, с которого надо брать пример.
— А что, вы фотогеничны, Александр, — смеялась девушка и казалось, что мы катим не на место происшествия, где нас поджидает холодный синюшный труп, но в подмосковные синие леса на пикничок.
Что там говорить, общество скоренько пообвыкло к повальной криминализации. Такое впечатление, что повсюду идет необъявленная война. В начале боевых действий публика реагировала остро и болезненно. Когда в мусорном подъезде пристрелили ТВ-шоумена, посчитавшего, что он находится под защитой всеобщей любви и популярности, то страна погрузилась в искренний и глубокий траур. Тогда никто не понял, что началась эпоха кровавого передела — эпоха кровавого передела на всех уровнях.
Если раньше утверждали, что от сумы и тюрьмы не зарекайся, то нынче у нас можно не только посадить любого — любого можно уничтожить. Заградительные отряды, как от имени государства, так и от имени мафиозных структур, работают отменно и не покладая рук.
Почему народец привык к убойным сообщениям, слушая их сейчас вполуха и хлебая кислые щи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125