— А ты противный и невоспитанный.
— Почему?
— Не умеешь скрывать своих чувств.
— Я не умею? — возмутился. — Еще как умею.
— Не умеешь. Когда я сказала про ужин при свечах… втроем. Тебя, беднягу, перекосило как калитку.
— Какую такую калитку, черт побери! Я же говорю…
Девушка прервала мои вопли — прервала поцелуем, неожиданным и бесконечным. Я попытался оказать посильное сопротивление, увы, сражаться с подобными бесподобными фуксиями могу только в постели и то с их добровольного согласия.
Словом, menhanter потерпел полное фиаско. В том смысле, что поведал настырной будущей журналисточке о нелегких проблемах, задевающих служебные интересы господина Фиалко, которые я, якобы сотрудник ФСБ, обязан защищать. Само собой разумеется, рассказал в том информационном объеме, который посчитал минимальным для компенсации чужого любопытства.
— Значит, мы для начала ищем субъекта неверной половой ориентации? улыбнулась Марина.
— Мы? — хмыкнул от такого нахальства.
— Я тоже хочу вести расследование, свое.
— Марина!
— И я могу тебе помочь.
— Как?
Все оказалось просто — знаменитый журналист Гостюшин, который вел «поток» в МГУ, занимался именно этой проблемой. И даже опубликовал несколько материалов под общим названием «Голубые ели…».
И пока Марина по телефону договорилась с ним о срочной вечерней встречи, я купил бутылку родной, чтобы разговор на малоприятную тему не слишком испортил нам всем настроение.
Проживал действующий журналист в центре, в Козихинском переулке. Дом был старо-московский, добротный, с парадной лестницей и лязгающим современным лифтом.
Дверь открыла девочка лет двенадцати с ангельским выражением на миловидном личике. В её руках пушился кот, на хвосте которого был повязан праздничный бант цвета утренней зари.
— Издевается над животным наша Леночка, — из кухни выходил человек в мятых джинсах и клетчатой рубахе. Лицо его было худощавым и утомленным. Именно такие лица встречаются у журналюг, коим больше всех надо и кто живет сердцем. — Привет, Маринка, — пожал ей руку. И представился мне. Анатолий.
— Па, — влезла под его руку Леночка. — А можно я Мурзика покупаю?
— Брысь, — сказал журналист и пригласил нас в свой кабинетик, находящийся в каморке, где в достопамятные хлебные годы жила прислуга.
Кабинет был забит книгами, газетами и прочей макулатурой. На стенах висели грамоты, фотографии и плакаты. На продавленной кушетке белели исписанные листы. Журналист принялся их собирать, как полевод картофель. На столе мглел экран компьютера. В окне я заметил далекую кремлевскую башню с тлеющей рубиновой звездой.
— Как бы звезды не стали голубыми, — заметил я, опускаясь на кушетку.
— Не должны, больно мужланистая жизнь наша, — улыбнулся Гостюшин и крикнул в щель двери. — Наташенька, щелкни огурчиков дачных, — и посчитал нужным сообщить. — Вот дачку ладим. Ладим-ладим и все не сладим, а огурчики отменные…
— Папа, — раздался пронзительный голос Леночки из дальней комнаты. Анька у меня Мурзика… Мурзик мой! А-а-а!
— Анька, это моя старшая, — крякнул журналист. — Минуточку. — И вышел вон.
Я и Марина переглянулись: кажется, мы не вовремя? Живут люди счастливо, живут своими заботами, а мы им мешаем. Неожиданно в кухне грохнула посуда. Было такое впечатление, что для кота решили срочно пожарить свежемороженую треску.
— Это Наташа, жена, щелкает огурчики, — посчитала нужным объяснить моя спутница. Наверное, чтобы я не волновался понапрасну?
В конце концов домашние хлопоты в семействе Гостюшиных на время прекратились. Девочки отправились стирать Мурзика, полненькая, уютненькая, правда, чуть встревоженная непрошеными гостями жена метнула блюдо с закуской, и мы наконец стали соображать на троих.
По утверждению журналиста, проблема заключалась лишь в том, чтобы найти нужных людей — по телефону. Существует сеть информаторов в «голубом Движение», способных за максимальную цену выдать максимальный результат.
— Сколько? — спросил я.
— А сейчас мы узнаем, — ответил журналист и потянулся к телефонной трубке.
Через несколько минут я распрощался с десятью тысячами долларами распрощался без сожаления. Я хорошо чувствую людей, и журналист мне понравился — он был бесхитростным и умным, в нем чувствовалась сила человека, понимающего основные законы развития нашего больного общества. Он принимал мир таким, каким он был, не питая никаких иллюзий. Нынче редко встретишь незнакомых людей, которым можно верить с первых минут.
Прощались мы друзьями. Растрепанный кот, провожая нас, терся о ногу хозяина. Тот пожелал нам: выйти сухим из воды, как это удалось Мурзику. Мы посмеялись — непременно будем стараться.
— Кажется, нас ещё ждет ужин при свечах, — вспомнил я уже в машине.
— Ой, бедная Диночка, — заволновалась Марина.
— Может того, к черту Диночку, — предложил. — Позвоним и пошлем.
— Это почему, милый?
— Поехали бы ко мне, — выруливал родной джип на проспект. — И потом: зачем беспокоить бабушку. — Указал на луковичку уличных часов.
— Как ты за старость переживаешь, — засмеялась мой спутница. — Нет, Диночка — это святое.
— Ты уверена? — тешил себя надеждой, что это маленькие дамские маневры.
— В чем?
— В том, что для тебя свято — сейчас.
— Саша, — настаивала на своем. — Нас пригласили на ужин, так? Не будем же менять ни своих, ни чужих планов.
— Ну, хорошо, планы партии — планы народа, — согласился я.
— Я тебя обожаю, — и чмокнула в щеку, словно желая удостоверить свои чувства печатью парфюмерного сердечка.
Когда мы приехали в панельную квартирку, нас встречал праздничный ужин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125