заорал в сердцах Минин и плеснул на камни из ковша — и пар, как горький дым войны, накрыл и его, и его боевых друзей, их голоса, их тела… И казалось, что их уже нет, молодых и бесстрашных.
И сидели старики в тихом плодоносном саду — отдыхали после баньки. И печаль была на их светлых лицах. И слушали они себя и тишину. А тишина была такая, что был лишь слышен непобедимый, неутомимый червячный жор в наливных яблоках.
— Помирать не хочется, а надо, — сказал потом Ухов.
— Первый я, — то ли пошутил, то ли нет Минин.
— А моя Тася, внучка, говорит, — вспомнил Дымкин, — ты, дед, скоро умрешь, а я тебя жалеть не буду, ты меня заставляешь кашу есть.
— Ага! — нервно вскрикнул Беляев. — Всем нам уж могилку братскую сготовили. Всех мы пережили, а этих… — неопределенно кивнул в сторону дощатого нужника.
— Вошка и гнида — даже людям хорошим не обида, — глубокомысленно заметил Ухов.
— Вот-вот! Видно, харчи дешевы стали — рыло, гниды, себе сростили! закричал Беляев. — Пидрасссы!
— Саня, черт! — не выдержал Минин. — Что ты все каркаешь?
— Во! Анекдот вспомнил про ворон, — решил снять напряжение в беседе Дымкин. — Новая американская ракета вот-вот взлетит…
— Уже смешно, — сказал Ухов.
— А на дереве у стартовой площадки две вороны. Первая говорит: «Взлетит!» «Не взлетит!» — каркает ее подружка. Запуск — ракета взрывается. «Это ты накаркала», — говорит первая. А вторая: «Служу Советскому Союзу!»
Старики засмеялись, но вяло; похекали, запили кашель и горечь кваском, понимающе поглядели друг на друга. И замолчали. И сидели в белых нательных рубахах. И тишина была такая, что был лишь слышен непобедимый, неутомимый червячный жор в яблочных сердцевинах, похожий на хруст ломаемых человеческих судеб.
Освежившись под душем, я почувствовал, что мир приобретает привычные очертания. Классов заторопился:
— Не пей, прошу тебя, Саныч. Сегодня ты должен быть трезвым как стеклышко.
— А что у нас сегодня? — забыл я.
— Показ! — поднял палец. — Очень важный показ. Если повезет — срубим бабки для твоего будущего фильма.
— Это ты говоришь каждый день, — заметил я.
— Ты о чем?
— О бабках.
— А ты знаешь, какая ситуация в стране?
— Догадываюсь.
— До кина никому нет дела.
— Есть, — отмахнулся я. — Плохо ищешь, Классов.
— Ищи ты! — оскорбился мой исполнительный директор. — Я из шкуры лезу. Думаешь, приятно просить?
— Во-первых, у тебя такая профессия, — резонно отвечал я. Во-вторых, у тебя такая национальность, а в-третьих…
— Не трогай мою национальность! — взбеленился Классман. — Ты ведешь себя, как черносотенец!.. Пьешь-жрешь-срешь, а голова болит у меня! Ты мне осточертел! Ты живешь иллюзиями! Мир изменился, а ты остался у параши цивилизации!
— Красиво говоришь, товарищ!
— И-и-идиот! — И ударил входной дверью так, будто забил крышку гроба.
Ничего себе — день начинается, друзья мои, почесал мытый затылок. Я что — сливной бочок для чужих истерик? Нехорошо так нервничать, если можно спокойно принимать мир таким, какой он есть. Неправду говорит Классов — я тоже меняюсь. И в лучшую сторону. Например, сочинил гениальную быль о Т-34. И мечтаю запечатлеть эту боевую современность на кинопленку. Для этого нужен всего 1 (один) миллион долларов. Мой директор Классов утверждает, что таких денег в стране нет. Есть, смею утверждать, есть. Надо только уметь искать нуворишей, имеющих вышеназванную сумму для мелких расходов. Кто это может быть? Правильно — банкиры, бандиты, бляди (в широком смысле слова) и, конечно, политики. Классцман утверждает, что ведет со всеми заинтересованными сторонами переговоры. А зачем говорить, если надо хорошо надраться и решить проблему раз и навсегда? Что ж, подозреваю, нужно лично вмешаться в ход истории.
Пожалуй, и начнем сегодня вечером. Кажется, на кинопоказе будут некоторые политиканы? Возьму их за мошну и вытрясу всю душу, которая именно там и находится.
А что делать сейчас? Пить нельзя. Читать не хочу. Бабу не могу — не могу исключительно от лени. Сколько можно пихаться со стервами в потливой похоти — все равно результат один и тот же: минутный оргазм счастья, переходящий в бесконечные проблемы. Скучно жить на свете, господа, скучно.
Что делать? Открыл окно: было начало осени, середина дня, начало, напомню, века. Вверху плыли облака. Ионизированные, они плыли гипсографическими странами, материками, островами. У меня возникло закономерное желание запрыгнуть на один из необитаемых островов, чтобы уплыть на нем в теплые хлебосольные свободные края.
А что, собственно, мешает мне это сделать?
Лучше жить на сияющем открытом коралловом острове, чем безропотно сидеть в гос. жопе. В ней, конечно, удобно, тихо, все вокруг шелковисто косматится, но уж больно воняет фекальными пирожками.
Так что, господа-мечтатели, давитесь сами собственным празднично-вонливым пирогом. А меня увольте.
Кряхтя, взбираюсь на подоконник. Плыл остров, похожий на детство. Раньше или позже все мы возвращаемся на острова, где родились. Прощай, разум! Может быть, еще встретимся. Любимый наш тост перед рюмкой: прощай, разум! Быть может, еще встретимся. Почему бы его не произнести, шагая на остров, где живут чистые души?..
Прощайте, персонализированные говноеды от буквы А до буквы Я. Надеюсь, мы не встретимся в другой, палеозоологической жизни?! Да здравствует мир моей фантазии!
По утреннему огромному цеху ТЗ спешила группа немолодых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122