— В данном случае все это не имеет ровным счетом никакого значения.
— Быть тебе Прокурором республики! — И, сморкнувшись, обтер пальцы о фалду официантского смокинга-сюртука.
Когда-то, когда мы все жили, я мечтал стать официантом. И я даже знаю почему. Дело в том, что наша мама абсолютно не умела готовить пищу и отец был вынужден семимильными шагами делать офицерскую карьеру, чтобы обеспечить ежедневный безбедный поход семьи в ресторан.
Разве можно позабыть тот ресторанчик, висящий над морем «ласточкиным гнездом»? Море фрондировало внизу, в камнях, мы же воскресным семейством рассаживались за (своим) столиком, и я готовился к действу. Отец, грозно насупив брови, вопрошал всякий раз:
— А где же Борис Абрамыч?.. Борис Абрамыч, голубчик, обслужите-с?!
И он появлялся, достопримечательный и великий лакей всех времен. Был помят временем, плешив, хихикал и летел, как ласточка, в неизменном траурном смокинге — и полет его между тесно уставленными ажурными столиками был стремителен и свободен. Именно эта свобода передвижения меня больше всего волновала, как я понял позже. Но еще позже задал себе вопрос: может ли лакей быть в свободном полете? И пожалел Бориса Абрамыча, ресторанного человечка, стоически обманывающего и себя — себя-то ладно, — и других, таких легковерных, каким был я. Итак, он подлетал к нам, ласковый и предупредительный, сиропился:
— Чего-с изволите-с? — и называл мать и отца по имени-отчеству.
— А изволим все, что есть в вашем говняном заведении! — радостно рычал отец, к ужасу мамы.
На что Борис Абрамыч понятливо хихикал и упархивал, неся на рукаве стираное полотенце, точно знак высшего смысла человеческого существования. По-моему, отец его недолюбливал, однако чаевые платил исправно, и немалые.
И он, разумеется, был прав, отец: за все надо платить. Тем более — за власть над другими.
Я, Автор, сижу на кухне и смотрю в окно, как идет дождь. Куда идет дождь? Интересный вопрос. Боюсь, никто не знает на него ответа. Равно как и то, куда мы все бредем и что нас ждет в скором будущем. В этом смысле мне повезло: я могу заглянуть в будущее, убежать в прошлое и вернуться в настоящее. Для своих героев я — Бог. И могу их казнить, а могу миловать. Но иногда кажется, что герои живут своей жизнью. За примером далеко не надо ходить: если ты некрасиво поступил, то следует скрывать проступки, тебя не украшающие. Так нас учит наша же жизнь. Мой же Герой вместе со слабоумным слюнявым отечественным Бонапартом плюет на общественное мнение.
И потом — возмущенный читатель вправе спросить: что он все сморкается и сморкается, у него что, насморк? И я вынужден признаться: сопли, но это не есть самая худшая болезнь, сопли. Есть, например, недуг более серьезный — власть. О ней можно говорить долго и рвотно, однако скажу лишь одно: по мне лучше мучиться осклизлыми соплями, чем быть обремененным властью.
Я ненавижу власть над собой, даже ту, которая может принести мне благо; еще более мне претит быть властью над кем-то. Однажды я сплоховал, возвращался на тарахтелке в город, сентябрил прохладный дождь, а на обочине пригородного шоссе у развалившегося велосипеда горевала девушка. И если бы не дождь, я бы проехал мимо. Всему виной дождь. Когда идет дождь, не рекомендуется выезжать путешествовать… Словом, мы познакомились, девушка оказалась соседкой по дачной местности; увлекается спортом, стихами, микробиологическими проблемами… Она промокла, и я предложил ей старую теплую рубашку; девушка принялась переодеваться на заднем сиденье, и я, мещанин, не удержался и в зеркальце заметил вот такую прекрасную грудь ()(•).
Потом мы приехали в город, девушка пригласила меня попить чаю с ежевичным вареньем, иначе можно в такую погоду подхватить насморк. Мы попили чай с вареньем и как-то само собой очутились в одной постели. Это можно было объяснить лишь тем, что оба мы не хотели впоследствии сопливиться. К тому же мы так промерзли, что одеяло нас не грело, пришлось полночи заниматься добычей тепла. Поутру мы проснулись, и я был вынужден спросить:
— Ты у меня девочка?
— Нет, мальчик, — последовал ответ.
— Или красный день календаря? — не унимался я, обожравшийся, должно быть, консервированной ежевики.
— Это так вас волнует, молодой человек? — в свою очередь поинтересовались у меня.
— Нет, но интересно, как будущему акушеру.
— Замечательно, — сказали мне. — Вот кто будет роды принимать.
— Ладно, — вздохнул я, прощаясь, — значит, через три дня начинаем ковать маленького?
— Ага, — улыбнулись мне, — маленького микроба.
— Мужского рода, — предупредил я.
— Как закажете, молодой человек…
И вот, пожалуйста, цель, которую мы перед собой поставили, выполняем ударными темпами. Моя бывшая случайная попутчица, а теперь гражданская жена успешно беременна, она входит в кухню и мешает мне работать над фантастической феерией, равно как и над романтической доброй повестушкой, где главный герой — провокатор из провокаторов, доказывающий, что мы все счастливы. Почему? Потому что живем в первой в мире стране развитого идиотизма. А если мы живем в такой стране, то, следовательно, мы все счастливы — идиоты всегда и однозначно счастливы, то есть, руководствуясь великими, всесокрушающими, бредовыми идеями, мы досрочно достигли того состояния, о котором мечтало все человечество и грезили кремлевские мечтатели.
Только тогда почему постоянно испытываешь желание удавиться? Наверное, когда много-много-много счастья, то рано или поздно наступает перенасыщение этим гниловатым счастьем, как черешней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122