- Все у вас, ребята, не так.
Так или не так, да надо что-то делать. Что? Пойдем-ка мы путем, нам известным - по балконам. В студенческую бытность лазали, когда хозяин забывал оставить ключи под резиновым ковриком. А нетерпеливая девчонка уже снимала кружевные трусики.
Этой дорогой будущего удовольствия шел и ночной лазутчик, правда, он плохо кончил, в смысле получил пулю в лоб, но тут как кому повезет: у одного в глазах звездопад от бесконечного оргазма, а другого уносит в звездную дымку вечности.
Выйдя на общий балкон, я полюбовался рекой, тянущей грязные промасленные воды с теплоходными утюгами и тихими утопленниками в неведомую даль, храмом, воздвигающимся ударными, коммунистическими темпами, Кремлем с его позолоченными маковками церквей... Эх, лепота!..
Какой там на хрен запендюханный Париж! У нас мощь и величие, размах души русской, которая ка-а-а-а-к развернется, что обратно уж и не свернется, а там, под Эйфелевой, блядь, башней, устрицы в собственных соплях да петушиное галльское самодовольство. Нет, в парижское захолустье, я ни ногой, и не упрашивайте, господа. И с этой позитивной мыслью я перекинул ногу на соседний балкон. На нем лежали кипы пожелтевших, спекшихся от солнца и дождя газет, где прессовались события прошлого. Проклятая профессия - журналист. Мечешься, как на пожаре, ради нескольких строчек, а итог? Тьфу!.. И я перепрыгнул на следующий балкон. Здесь на полочках стояли банки с вареньем - засахаренные плоды прошлого урожая. Нам кажется, мы живем настоящим, а на самом деле минувшее путается под ногами, как тявкающая цаца, обожравшаяся пластмассовых косточек. Тьфу!.. И я перелез на балкон, мне хорошо известный. В жаркие летние ночки мальчик Ваня и какая-нибудь деваха без трусов резвились, как дети, уминая телами учебники по древнеславянской письменности или языкознанию, вместо того, чтобы готовиться к экзаменам. Эх-ма, времечко молодое да вольное, вот тебя бы я вернул.
Балконная дверь в комнату была привычно открыта - ветер путался в шторах, на телевизионном экране (без звука) пел казачий хор, а сидящий в глубоком кресле человек, казалось, внимательно глядел передачу из провинциальной глубинки.
- Эй, Костька, - проговорил, хотя все понял. Я был научен чувствовать смерть, и она, костлявая, находилась в этой комнате.
На мертвом лице товарища застыло выражение удивления - удар ножа в сердце был внезапным. Создавалось впечатление, что Костька хорошо знал убийцу. Мало того, что запустил в квартиру через стальную преграду, так ещё плюхнулся в кресло для душевной беседы. Не для этого ли был приглушен звук телевизора? Странная и нелепая смерть, в которой виноват я. И больше никто. Прости, Костька, сказал я, и закрыл ему глаза - зачем мертвому смотреть на этот подлый мир?
Потом прошел в прихожую и открыл дверь. Сосо ничего не знал и встретил меня радостным ржанием: сейчас грабанем квартирку!
Что я на это мог ответить? Я молча отправился на кухню. Совсем недавно мы сидели здесь и делали нового дня глоток. Ничего себе - новый день! Если дело пойдет так дальше, то до отпуска на островах Карибского бассейна не дожить. Всем нам.
Кажется, мы по своему недомыслию вляпались в липкую от крови неприятность. Если то, что происходит, можно так назвать. В чем же дело? Какие интересы преследуют группы господ Берековского и Лиськина? И какая наша роль во всех этих кровавых разборках?
Из комнаты вернулся Сосо, мрачный и задумчивый. Шутки закончились начиналась жизнь. Жизнь для нас после смерти товарища. Уничтожать его не имело никакого смысла. Более бессмысленного убийства придумать трудно. А не пытаются ли нас предупредить, что мы и наши действия находятся под контролем?
- Объявили войну, Вано, - проговорил мой друг.
- Да, Сосо. Они хотят её, они её получат.
- Кто?
- Не имеет значения, - ответил. - Но мы их найдем, это я обещаю всем, живым и мертвым...
- Не говори красиво, генацвале.
- Прости.
Мой друг прав - какие могут быть слова, когда кровью затапливаются улицы, ломаются судьбы и сжигаются души. Бывшая великая страна превращена в Театр военных действий с главным режиссером-самодуром, с актерами-любимчиками, люто ненавидящим друг друга, с шепелявящими суфлерами, с техническим персоналом, способным разорвать всякого, кто сомневается в существующем порядке вещей, с клакерами, готовыми аплодировать любому творческому, но крепко-мудаковатому пассажу, со зрителями, доверчиво принимающим игру рыжих, да плешивых, да кудрявых мальчиков, рубящих топорами под корень то, что осталось ещё от прекрасных вишневых, прошу прощения, садов.
И поэтому хотим этого или нет, однако мы вынуждены тоже принимать участие в постановке, именуемой "Жизнь". Нам хотели отвести незавидную роль "петрушек", да позабыли, что эти смешные человечки могут иногда вырваться из лап кукловодов. И действовать по своему усмотрению, превратившись из марионеток в людей.
Ничего не изменилось. Ничего. Город по-прежнему жил суетным одним днем, и над домами и людьми висел тяжелый и напряженный гул. Мы, сидя в машине, ждали "скорую помощь", которую вызвали по 03. Не шутки ради, конечно. Уходя из квартиры, оставили дверь открытой, и теперь хотели убедиться, что нашим мертвым товарищем займется государственная служба. Это все, что могли сделать для Костьки Славича. Думаю, он бы нас понял.
Когда прибыла карета "скорой помощи", мы уехали. Ничего нельзя было изменить, и мы уехали. Время уходило как в песок, и мы уехали.
Меня не оставляло чувство, что мы находимся под наблюдением мощной и грозной силы, способной сплющить до состояния алюминиевой монетки любую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151