Кроме, разумеется, меня, Ванька Лопухина, на этих словах я сделал попытку поклониться.
Публика, находящаяся в шоке от сольного моего выступления, никак не отреагировала. Все задумались, как дегенераты над миской с манной кашей, где вместо чернослива плавали варенные аппетитные трупики тараканов.
- Ребята, - сказал я тогда с чувством. - Или мне верите, или буду действовать самостоятельно.
Эта деликатная угроза подействовала - Сосо Мамиашвили передернул затвор АКМ и подтвердил готовность идти в бой. Спасать Родину. Хулио задумался, а после поинтересовался у хакера: возможно ли такое производство - производство деревянных долларов?
- Вы знаете, - ответил на это проклятый программист, возвращаясь к экрану дисплея. - Я вполне допускаю такую возможность. Хотя это так дико, товарищи. Невероятно...
А что невероятно? Если наша вся такая страна, где даже на голубом ТВ существует передача "Очевидное - невероятное". Я бы сам не поверил в эту версию о предполагаемой фабрике по выпуску "деревянных" баксов, да весь опыт последних дней, утверждает - это так. Так!
После того, как я удивил всех своим умозаключениями, пришло время изумляться мне. Мы все отправились в кабинет, обитый кожей, где, помнится, мы нарезались до остервенения "Бешеной Мэри". И здесь пришло время поражаться мне. Когда я увидел на полотне слайды, сработанные незнакомыми мне папарацци. Это были портретные зарисовки и видовые картинки пленэра. На зарисовках мелькали улыбающиеся лица господина Савелло и дорогих выхоленных гостей, любителей плавать под парусами. Благодушная встреча в аэропорту, посадка в автомобиль, гостиница, прогулки по Красной площади, снова посадка... Потом прошли картинки подмосковной природы, окруженной убористой колючей проволокой. За ней угадывалась странная зона с небольшими производственными помещениями. И вокруг этой зоны воздвигался высокий бетонный забор.
- Этим снимкам месяц, - сообщил Хулио. - Мы думали, господин Савелло решил воздвигнуть себе пожизненный саркофаг...
Я догадался - это не саркофаг, это куда серьезнее и опаснее, это то, о чем мы ведем речь: строительство фабрики по производству "деревянных" долларов. Месяц - срок большой, если труд ударный. Подозреваю, что фабрику вот-вот хотят сдать под "ключ", иначе не объяснишь активизации наших врагов. С этим утверждением не спорили, но было принято решение убедиться в этом воочию.
- Есть, есть и у нас папарацци, - утверждал Хулио. - Ваньо, ты не один такой шкодник, да? Не волнуйся, без тебя мы никуда. Это я тебе обещаю.
- Спасибо, друг.
На этой оптимистической ноте мы закончили наше полуночное бдение. Я растянулся на диванчике, как на спящем гиппопотаме. Сосо угнездился в кресле горной птицей. И с мыслями, что там готовит нам е"день грядущий, мы уплыли в царствие Морфея.
И приснился мне странный сон: мне трудно дышать. Почему? Я - в каменном мешке. И дверь, обитая цинком. Воздух сперт и воняет страхом, болью, ненавистью, испражнениями, навозом и чесноком. Наверху арестованная в сетку намордника лампочка. И тишина. Тишина. От неё можно сойти с ума. И чтобы этого не произошло, я бью кулаками по двери, бью-бью-бью. Дверь глухо отвечает: бум-бум-бум. Шаги. Я слышу шаги.
- Эй-е-е-е! - кричу. - Я здесь! Здесь?! Почему я здесь! Откройте! Немедленно откройте, черт бы вас всех побрал!.. Не имеете права! Где мои права?!
И дверь открывается. О чудо! И никого нет. Коридор пуст. И я бегу по каменному лабиринту, бегу-бегу-бегу-бегу-бегу и...
Боже мой! Та же дверь. И в ужасе шарахаюсь и снова бегу, и задыхаюсь от страха и унижения, от боли и ненависти. Куда же я бегу?
И снова возвращаюсь к двери. И сам! Сам! Сам! Вползаю в камеру. Но я уже не один. За бюрократическим столиком сидит человечек, он невзрачен, рыжеват, с усиками а lа Hitler, похож на лектора общества "Знание - сила". Под его рукой деревянные счета и гроссбуховский фолиант.
- Устали-с, - приветливо обращается ко мне. - Отдыхайте, Иван Павлович, у нас тут благодать-блядь, тишина. Садитесь-садитесь.
- Не люблю тишины, - говорю, плюхаюсь на казенный стул. - И где я?
- Вопросики у меня возникли, гражданин Лопухин, - не ответив, лектор пролистывает свой том.
- Где я?! И кто вы такой?! - ору. - Можете отвечать, когда вас спрашивают? Или думаете, приклеили усики, и теперь Господь над нашими душами?!.
- А вот кричать не надо. Не надо, Ваня. Не Господь, а больно сделаю.
- Не имеете права.
- Все мы имеем, все, - спокойно говорит и проверяет усики. На месте ли? - Попрошу отвечать на вопросы.
- Это... это черт знает что!
- Вопрос: по какому праву ты, сволочь, пишешь вредный для молодой, понимаешь, нашей власти роман?
- Какой такой роман? - искренне удивляюсь.
- Вот этот самый, - из ящика стола вытаскивает и хлюпает на его дощатую поверхность довольно-таки пухлую рукопись. - Вот этот самый, блядь!
- Что это? - продолжаю не понимать.
- Прочитать-с?
- П-п-пожалуйста.
- Вот это как понимать: "Родина. Всеми преданная. Кто бы из них поверил, что я иду сейчас и говорю нечто патриотическое. Слышны голоса живых сквозь глухо забитые окна. Мертвые просыпаются..." Ну и так далее.
- Ааа, - облегченно вздыхаю. - Так это наброски... это пока все в мыслях, понимаете.
- И как желаете назвать-с?
- Не знаю. Может, "Папарацци"?
- Да-с, после известных и печальных событий под парижским мостом, это словцо заиграло, однако, - соглашается мой странный собеседник. И неожиданно переходит на визгливый дискант. - Но я из-за тебя, писарчук, не хочу лишаться работы! Ты меня понял, мерзавец!
- Не понял, - гордо отвечаю. - Почему такой базар, если роман ещё не написан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151