Ошибаетесь, господа, ненависть, как черная оспа, косит всех. В живых останутся единицы. Они будут жить и процветать, истекая гнойной гнилью гноя. А вместо глаз — кровоточащие раны, похожие на жидкие рубиновые звезды Кремля.
Потом я вижу тех, кто прибывает к месту будущего боя на машинах и автобусах. Бойцы тоже молоды, красивы и целеустремленны. И каждый готов убивать, убивать и убивать.
И я, повторяя слово в слово, спрашиваю самодовольно-холеных кремлевских вершителей судеб человеческих: что же вы, суки, сделали со страной, зачем открыли заслонки преисподней и выпустили полчища черной ненависти.
Ненависть, как битум, заполняет наши города, наши дома и наших детей. Наши дети растут, чтобы убивать? Наши дети растут, чтобы быть пушечным мясом для ваших эксклюзивных войн? Наши дети растут, чтобы умирать во славу вашего властолюбивого тщеславия?
Вы питаете надежду, что вам и вашим детям получиться выжить в условиях тотальной ненависти? Ошибаетесь, господа, ненависть, как черная оспа, косит всех. В живых останутся единицы. Они будут жить и процветать, истекая гнойной гнилью гноя. А вместо глаз — кровоточащие раны, похожие на жидкие рубиновые звезды Кремля.
И я кричу в отчаянии:
— Ребята! Пацаны! Братва!
Но они меня не слышат, они не хотят слышать и понять, что оружие надо направить в сторону бесцветных и неполноценных от своих комплексов, прячущихся за бастионом кирпичной стены…
И начинается бой — и пули рвут молодые, красивые тела, и трава орошается кровью, как росой, и пороховая гарь заполняет все свободное пространство. И последнее, что я успеваю увидеть в этом страшном сне, как пуля пробивает висок моему лучшему другу и окровавленный кус мозга летит арбузной коркой в синюю синь синей вечности…
Пробуждение ужасно — такое впечатление, что моя голова продырявлена пулями со смещенным центром тяжести. В окне — синь утра. Сосредоточившись, понимаю, что, помимо меня, на гробовых досках ещё двое — аутист и барышня-крестьянка.
Я заставляю себя подняться и выйти на улицу. Утренняя синька, холодное солнце, роса на траве, как кровь. Я вспоминаю сон — вещий сон, и понимаю, что надо сделать все, чтобы остановить битумный поток ненависти. Чем? Призывами к добру и свету? Просветительскими призывами? Нет! И нет! Кровь за кровь! Смерть за смерть!
Чтобы выполнить миссию народного мстителя нужно, прежде всего, чтобы этот зорро был в рабочей форме и не походил на кусок спрессованного дерьма.
По тропинке спустился к речке Тырновке. Туманные клочья висели над тихой стылой водой. Она была свинцова по цвету и пугала своей вытрезвительной беспощадностью. Прыгать или не прыгать? Не лучше ли вернуться в теплую постель и нежиться на гробовых досках? Не-е-ет! Срывая на бегу одежду, прыгаю в водянистый плюмбум.
А-а-а! Было впечатление, что я сиганул в раскаленный поток металла. Замахав руками и ногами, мое тело, трезвея до конца дней своих, помчалось со скоростью малого тоннажного судна к противоположному бережку. И обратно. И ещё раз. И ещё много-много-много раз!
В конце концов, почувствовал себя таким, будто родился заново. Такие чувства испытывал, когда принял крещение на свое шестнадцатилетие. Божья искрящаяся сила объяла душу мою и тело мое, и я ощутил необыкновенное чувство восторга и понял, что отныне защищен своим ангелом-хранителем. Правда, взрослея и бесстыдно греша, терял это чувство восхищения.
И вот это чувство вернулась. Более того, ощутил удвоенную силу. Как поется в песенке: «Пойду в поход, два ангела — вперед! Один душу спасает, другой тело бережет».
Вперед-вперед! Со мной сила ЕГО — и сила эта немилосердна к тем, кто переступил все Божьи законы и законы человеческого общежития. Вперед-вперед! Долой трухлявую религию слабых — религию рабов. Рабы больше всего говорят о свободе, но ничего не делают для своего освобождения. Вперед-вперед! Никто не даст нам свободы — её надо завоевать самому!
Молитва на речном берегу взбодрила меня необыкновенно. Давно так себя прекрасно не чувствовал — и физически, и духовно.
Мое возвращение взорвало затхлый уголок убогой дачки. Я вырвал заспанную хозяйку из сна и затолкал головой в бочку с дождевой водой. Боже! Как она вопила, это надо было слышать. Вся Тырновка решила, что беспутную Жанночку то ли, наконец, убивают, то ли такая у неё страстная любовь с приезжими молодцами.
Потом выбросил тряпье из дома и приказал блуднице чистить хлев. Она сопротивлялась и горлопанила, что я спятил после неумеренного потребления табуретного самогона. Аутист на все происходящее взирал с философской невозмутимостью, сидя в качалке, отчего был похож на вождя всех трудящихся тов. В.И. Ленина в свои последние месяцы растительной жизни.
Потом мы сели пить… молоко, и Жанна решила, что я окончательно тронулся умом. Мои попытки объясниться не произвели должного впечатления.
— Вот повезло, — сказала честная девушка. — Два кавалера и оба дурика. И к тому же импотенты.
Я отвечал, что в последнем она ошибается. Докажи обратное, потребовала. Не могу, надо ехать в город по делам. Какие могут быть дела, возмутилась, когда баба неудовлетворенная.
— Ыыы, — вмешался Илья. — «Мужчина должен воспитываться для войны, а женщина для отдохновения воина; все остальное есть глупость».
— Вот, — сказал я, — слушай, что говорит блаженный человек.
— А он умеет так говорить? — уставилась на аутиста. — Может, он притворяется?
— Если это делает, то у него хорошо получается, — и сообщаю, что уезжаю в столицу на день.
— Зачем?
— На войну.
— Тогда купи продуктов и, можешь, подарить мне для души чего-нибудь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105