Я поспешил на помощь, обратив внимание, что женщина заметно сдала — похудела и поблекла. Прежние жизнелюбивое блистание в глазах угасло, вместо него — тлеющие угли притомленных зрачков.
— Привет, Славик, — передала сумки. — Давно ждешь?
— Нет, — ответил, заметив, что так себя гнобить нельзя.
— А, — махнула рукой. — Я на себе крест поставила.
— Прекрати, — возмутился. — Начинаем новую жизнь.
— Но в этой жизни мне места нет, — проговорила с обреченностью жертвы.
— Все будет хорошо, — стоял на своем, идя за Лидией к дому, — и даже лучше.
— Как Илья? — прервала мои оптимистические уговоры.
— Собирает парусник и просит сливы.
— Парусник?
— Подарок, — объяснил я, и мы, наконец, зашли в кухню.
— Сейчас покушаем, — сказала Лидия, опускаясь на табурет.
Я обратил внимание на её руки: вены набухли и неприятно синели.
— Не болеешь? — насторожился.
— Не знаю, — вздохнула. — Жарко, устала.
— Вот, — сказал я, выуживая из кармашка рубахи банковские билеты оf America. — Тут шесть сотенок: пять васькиных и одна моя, но будет больше.
— Больше? — спросила со странным равнодушием.
— Даст Бог, буду миллионером, — похвалившись, принялся рассказывать о своих успехах на валютной бирже. — Главное, чтобы удача скалилась, и все будет хип-хоп.
— Ты, как ребенок, — нарезала хлеб. — Вы с Ильей чем-то схожи.
— Чем это?
— Догадайся сам, — слабо улыбнулась. — Он блаженный, ты блаженный.
— Мать, реальных денег гору можно набрать, — не унимался. — Я сегодня три сотни взял за час. Прикинь, да?
— Помоги лучше, — указала на кастрюлю с бодро-булькающим борщом. Неси на веранду.
Я понял, что в лице Лидии не нахожу благодарного слушателя и, цапнув кастрюлю, потащил её туда, куда мне указали. Странные эти женщины, рассуждал на ходу, капитала нет — плохо, капитал есть — тоже плохо. Если когда-нибудь разгадаю тайну этого бабьего племени, то это будет равноценно отгадыванию закона движения валюты.
— Будем жрать, — сообщил новость человеку, ковыряющемуся в деталях парусника с видом ученого мужа из Обнинского ядерного центра.
Илья не обратил на меня никакого внимания, счастливчик, не вникающий в проблемы нашего бурного настоящего. В государстве, где люди всегда были винтиками и шпунтиками, счастливыми могут быть только дети или идиоты. Мысль, мною где-то вычитанная, и с которой я полностью согласен. Хотя дети вырастают и теряют счастье, как хмельной ночной прохожий мелочь: дзинь-дзинь-дзинь! И нет больше зазвонистого счастья, остался лишь бой погребального колокола. А по ком звонит колокол? Правильно — он звонит по тебе, винту в государственной Системе. Колокольный бой требует, чтобы ты был, как все. В противном случае, свернут резьбу и выбросят на свалку.
В этом смысле, моему другу детства повезло — он живет там, где нет новообъявленной диктатуры закона. «Диктатура закона» — занимательный новояз. От него прет кислыми запахами кровавого нашего прошлого. Хруст костей — приятная муз`ыка для тех, кто мечтает сделать свой народец абсолютно счастливым.
«„Я служу, ты служишь, мы служим“, — так молится здесь лицемерие властвующих, — и горе, если первый господин есть только первый слуга!»
Не о нашем ли текущем политическом моменте эти слова, произнесенные в начале ХХ века? История имеет свойство повторяться, и, кажется, мы возвращаемся на круги своя? Если ошибаюсь, то, слава Богу? А если — нет?
… Обед наш проходил в обстановке трудового подъема масс: мы с Ильей махали ложками, как добрые работники лопатами на скотном дворе. Правда, Лидия почему-то ела мало, и на это обстоятельство я обратил внимание:
— В чем дело, мать? Болит что? К врачу иди.
— Пойду, — проговорила. — Через неделю.
— А что такое?
— На обследование, — указала на младшего брата. — А вот что с ним делать?
— Ты серьезно? — не поверил.
— Не знаю. Смотреть будут, — вздохнула. — А вот с Илюшей как быть?
— Пусть у меня поживет, — предложил.
— Нельзя его оставлять одного. Надолго.
— Ничего, он у нас почти нормальный, — отмахнулся. — Побрить, постричь, приодеть — и в общество, где много красивых женщин. Так, Илья?
И что я услышал в ответ? Я услышал такое, что искренне удивился его разумным речам:
— Когда вчера взошла луна, я думал, что она собирается родить солнце: какой широкой и тяжкой лежала она на горизонте. Но она оказалась лгуньей со своей беременностью: и я скорее ещё поверю в человека на луне, чем в женщину.
Создавалось впечатление, что Шепотинник не сам говорит, а цитирует чью-то думку, верную по существу. Что это с ним, поинтересовался я, раньше такого не было? Эволюционирует, ответила Лидия и объяснила, что на Илюше недавно применялся новый метод врача Карлова. Какой такой метод? Старшая сестра моего друга толком не знала — знала, что связан этот метод с лазерным, кажется, излучением.
— Понятно, — сказал я. — Илья — подопытный кролик.
— Все мы кролики, — заметила Лидия.
С этим утверждением трудно спорить. У большинства населения возникает именно такое впечатление, когда государство травит его псиными стаями законов, похожими на издевательство над здравым смыслом. Не болваны ли эти законы стряпают? Вроде нет? Хотя порой, кажется, что именно бронебойные на голову остолопы их сочиняют во вред всему обществу? Зачем это делают? А чтобы всем «кроликам» страны было удобнее пристраивать «собачий» гон.
Коль бы знал, что эти мои абстрактные рассуждения, скоро приобретут конкретные контуры, то не сидел бы так вольготно на летней веранде в кругу приятном, а дал бы такого стрекача в какой-нибудь жмыховый Жопинск, что только пятки сверкали. Нет, сидел и наслаждался провинциальным предвечерним покоем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105