Короче говоря, определенный этап моей жизни закончился успешно: я имею вольное одиночество, двухкомнатную квартиру от родителей, три десятка кактусов, оставшиеся от матери, четырех приятных во всех отношениях любовниц и гуманитарную проблему: где добыть столько материальных ценностей, чтобы их хватило, как для персонального, так и для коллективного процветания.
Вопрос, над которым билось человечество не одно столетие и над которым мучаюсь я, Слава Мукомольников, тридцатитрехлетний оболтай.
Оболтай — так меня называл отец, когда находился в хорошем расположении духа. А находился он в нем, когда хорошо пил. А пил он практически всегда, пока его печень не разрушилась, как город от войны. Отец помер в больнице, утащив в морге трехлитровую бутыль спирта, кою работники мертвецкой приготовили для напряженной встречи праздника весны и труда. Его смерть до того огорчила пролетариев патологоанатомического отделения, что они категорически отказывались румянить счастливчика, убывшего в мир иной с содержимым их посудины. Пришлось ублажать трех выпивох из покойницкой очередным ящиком водки.
— Вот за что я люблю людей, — нарезал колбасные шайбочки начальник смены по фамилии Коноплянников, — так за их умение признавать ошибки. Дал маху — повинись. И тогда — никаких проблем.
Действительно, все проблемы исчезли: отца пропитали сладковатым по запаху формалином, удерживающим труп от разложения, а на вредное лицо наложили румяна, отчего отчий лик приобрел черты благородно-донкихотовские.
— Вот на человека хоть похож, — сказал бальзаматор Стеценко, обтирая руки от формалина. — Теперь можно и вжарить за упокой души.
И мы вжарили — и отлично это сделали, находясь, между прочим, в окружении бездыханных, и от того бессловесных тел. Они, прикрытые простынками, лежали на оцинкованных тележках и своими сухими конечностями, на коих висели бирки, сперва нервировали меня.
Приметив это, мои новые друзья посмеялись: мертвых не бойся, а вот живых опасайся, Славик. С этим было трудно спорить, и мы подняли стаканы за наше полноценное житие. Через час меня повели по мертвецкой с ознакомительной экскурсией, поскольку я дал согласие подрабатывать в качестве мойщика трупов.
— Дело нехитрое, брат, — объяснял Коноплянников с чувством собственного достоинства. — Предмет должен быть чистым. Клади в мойку и шлангом полощи, как хозяйка мороженую куру.
Я частично протрезвел и признался, что работа в покойницкой меня не вдохновляет по эстетическим, скажем, причинам. Посредники между жизнью и вечностью пожали плечами и сказали, что душевные волнения тут ни к чему, а добрая деньга рубится хорошо: народец наш уважает всякий труд и копеек не жалеет, чтобы благопристойно отправить в последний путь самого близкого. Однако я был непреклонен: материальная сторона интересует меня, как покойника свежая кладбищенская яма.
— Разве счастье в деньгах? — воскликнул в хмельной горячности.
— А в чем? — удивились те, кто проводил со мной приятный вечерок.
— Счастье, — сказал я, — когда живешь в согласии с самим собой.
Меня подняли на смех: живи, кто не дает, если, конечно, умеешь питаться святым духом.
— Я верю в себя, друзья мои, — и залил пищевод общенародным фальсифицированным пойлом.
— Ох, не зарекайся, — крякнули мне под руку, — дорогой ты наш человек.
— Ничего, — куснул колбасную шайбу, — прорвем… — и подавился.
Меня хватили по спине, — и я удачно отхаркался, не придав значение этому малому недоразумению в мертвецкой.
Да по прошествию времени понял, что это был знак — знак самоуверенному оболтаю. Через три месяца безутешная мать последовала за отцом, и я остался один. Поминки съели последние сбережения, и однажды поутру я обнаружил в койке очередную целительницу тела и не приметил на столе ни одного цента. Что ничуть не изменило моего отношения к деньгам. Они — зло, вот они есть вот их нет. И что? Мир перевернулся? Ничуть. Но питаться святым духом я ещё не научился, и пришлось, грызя гранит науки, искать места, где можно было малость нарвать материальных ценностей.
Кем я только не работал: косильщиком лужаек на даче у нашей примадонны эстрады Живой Легенды (ЖЛ), монтером в ДЭЗе № 69, секьюрити в борделе на Якиманке, донором спермы в Первой градской, мойщиком посуды в ресторане «Арагви», грузчиком мебели в магазине «777», танцовщиком в баре «Голубая луна», воспитателем в женском общежитии ЗИЛа, продавцом в секс-шопе на третьей линии ЦУМа, забойщиком скота на Микояновском комбинате, водолазом на пляже в родном Серебряном бору и так далее.
Надо ли говорить, что каждая такая работа обогащала меня не столько материально, сколько духовно. В том смысле, что я редко задерживался на месте больше месяца. В чем же дело? А все просто, как полет звездолета к кольцам сардонического Сатурна. Те, кто нанимал меня, совершал одну и ту же ошибку: покупая мое время и раб. силу, были уверены, что приобретают и душу. Глупые и наивные люди, считающие, что все в этом срамном мире измеряется звонкой, как пишут газетчики, монетой.
Не буду говорить о климактерической Живой Легенде подробно, потому что уважаю чувства миллионов почитателей её таланта.
Одно дело жизнь на сцене, а второе — на дачной территории в два га., огороженной бетонным забором. То есть однажды взбалмошная и стареющая звездная бестивида завела баранчика, похожего на её же молодого супруга. А его надо было кормить — барана, разумеется. И пришлось нанимать косильщика лужаек, чтобы витаминной травки для кучерявого скота было всласть.
Как известно, не имей сто рублей, а имей одного друга — хорошего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105