Подъезд был защищен от мелких террористов металлической дверью, да нажатие на кнопочки с цифрами "3", "7", "9" открыли её. Дремавшее кошачье семейство прыснуло из-под ног, точно смех циркового арлекина. Стены и лифт были исписан призывами "бить жидов и спасать Россию". Одни глупцы ищут абстрактного врага, усмехнулся я, другие - конкретного. Все хотят найти, кто виноват и что делать? Кажется, я тоже в их числе.
Ну да ладно, утешаю себя, не я придумал этот мир и даже не я первым начал боевые действия, но если они начались, то отступать некуда: мы все стоим на последней ступеньке, после которой начинается замусоренный подвал, где пытают окровавленные тушки наших душ, потравленные сахарным гексогеном.
Дверь в общий коридор была приоткрыта. Вместе с теплым домашним запахом у истомленной пыльной лампы плавали сновидения.
Женщина в джинсах и майке встречает меня на пороге, как обеспокоенная мать встречает гулящего сына. На миловидном лице Александры легкие следы поспешного грима цвета сочинских чайных роз. А в уголках её влажных глаз таилась иступленная страсть...
- Наконец-то, проходи, - и буквально затянула меня в квартиру. - Я сейчас, Дима.
- А я торопился, - топтался на мраморных плитах маленькой прихожей, чувствуя, как мой навоженный агрессивный запах рвется в чистое пространство комнат, заполненных джазовой мелодией.
- Что? - крикнула из спальни.
- Того, - застеснялся, - меня бы постирать. Пахну как ковбой из Майями.
- Ты был в Майями?
- Не был я ещё там, - забурчал, - пока, - расшнуровывал армейские ботинки. - Говорю, пахну как пастух.
- Кто труп?
- Какой труп?
Это называется двое, он и она, поговорили в четыре часа утра под горячие ритмы негритянского джаз-банда из вышеупомянутого Майями.
Эх, оказаться бы сейчас под пыльными североамериканскими пальмами, чтобы греть мамон у мирового океана и не думать о любимой сторонке, где происходят странные события, похожие на бесконечную ночь длинных ножей. Да нет, черт возьми, нельзя в Майями! Кто тогда остановит кровавую резню здесь? Патетично? Возможно? Что не мешает мне чувствовать себя причастным к новейшей истории.
- Так о каком трупе речь? - появилась Александра с банным полотенцем и, чуть поморщившись, сказала: - Все же я тебя пополоскаю...
- Как енот-полоскун полощет рака, - вспомнил зоологический мир, чтобы очистить его от песочка, а потом слопать за милую душу, да?
- Ага, - радостно ответили мне и облизнулись
Вот за что люблю дам, так за их непосредственность. Хотя, как известно, женщины делятся на дам и не дам. В первом случае, они дают сразу, а потом берут все, включая и святую душу, во-втором - тоже самое, но с играми в собственную святость.
- Живым я отсюда, кажется, не выйду, - вздохнул, переступая порожек ванной комнаты.
- Не бойся, выйдешь, - засмеялась Александра. - Давай-давай, не стесняйся. - Открыла кран, тиснула в руки флакон с пеной и под шум воды вышла вон: - Ныряй, я сейчас...
Ванная комната походила на монументальное произведение искусства, созданное по индивидуальному заказу. Даже не верилось, что такое можно пристроить в панельном доме. Мрамор черный-мрамор белый, позолота ручек, огромное зеркало и главное: похожее на морскую шлюпку "джакузи" со всеми удобствами для помыва. Унитаз цвета "глотка нового дня" (это я про кофе) напоминал царский престол, на который было страшно сесть.
Я почесал затылок: что делать? Оскорблять такую красоту своим ароматным телом? Однако делать нечего - корытце ванны заполнялось озерной, казалось, водой. Вылил туда содержимое флакона и, стащив трусы, заступил в шлюпку "джакузи", в которой задымилась пена. Эх-ма! Жизнь наша! Омоем тело и душу, чтобы после грешить, не так ли, сержант?
В теплой воде почувствовала себя, как космонавт в невесомости: было легко и приятно. Как мало надо для счастья - плыть в озерном пространстве нашего неустойчивого бытия и ни о чем не думать. И о чем можно думать, если находишься в полной безопасности. Так, наверное, чувствует себя ребенок в юрте маминой утробы. Хорош-ш-шо!
- Не уснул, - вошла Александра с подносом в руках. - Коньячку для душевного уюта?
- Можно, - и поднял маленький бокал, на донышке коего плескалась жидкость, настоянная на французских холеных клопиках, о которых я и сказал.
- Какие ещё клопики, - возмутилась гостеприимная хозяйка, - коньячок на родных мухомориках.
- Ну, тогда другое дело, - притворно успокоился я и произнес тост. За твои глаза, похожие на карельские озера.
- Нет, - не согласилась, - у меня глаза, как патовый лед айсбергов.
- Как это?
- Айсберг таит, да?
- Так.
- А внутри него хранится этот патовый лед - синий-синий...
- Ну?
- Что ну? - передразнила. - Красиво же.
- Не знаю, - пожал плечами, - не видел. А карельские озера видел.
- Ах ты, противный, - и шлепнула ладонью по воде.
- Может лучше выпьем, - вскричал, отплевываясь от мыльных брызг, - ... и что-нибудь, кроме шампуня!
- А-а-а, - махнула рукой прекрасная женщина. - Гуляй, рванина!
Из воздуха возникла бутылка коньяка с этикеткой, на которой горбились хребты араратских гор - и праздник любви начался.
После активного возлияния границы реального мира начали терять строгие линии. Было такое впечатление, что мы, находясь в полузатопленной шлюпке, переплываем в другое измерение, где не существует таких земных понятий, как высота, длина и ширина. В этом смысле новая среда обитания была подвижна: её полагаемые рубежи напоминали искрящуюся неустойчивую субстанцию, которую можно свободно пройти насквозь, чтобы в свою очередь...
- Я сейчас взлечу, Дима, - чувствовал под руками вибрирующее от смеха обнаженное и крепкое тело новой женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117