Труда пожала плечами:
- Все это уже никогда не прояснится... Но, говорят, что Клавдия вовсе не любила господина Ленцера. Поэтому сразу после дуэли он пытался убить себя. Как-то неудачно. Три дня лежал здесь с развороченным животом и не мог умереть. Просил в бреду, чтобы Клавдия пела... Страшная история... Бедняжка баронесса - сразу два гроба! Я слышала, то она и сама едва пережила все это... Такая несчастная судьба.
- Довольно, Труда. Расскажешь в другой раз.
- Да больше, вроде, и нечего. Баронесса часто доставала свадебное платье, в котором венчалась с господином Штоффеном. Ему было 33, а ей восемнадцать...Она плакала здесь одна, опустив шторы, а иногда играла... Подолгу играла, до самого рассвета...
... "Кого оплакивали вы, тетушка Клавдия? - Дикси посмотрела в дерзкое лицо на портрете. - Героического супруга или незадачливого музыканта? Придется выбирать версию по вкусу. И я догадываюсь: кажется, баронесса оплакивала себя - то, что не сумела уйти первой".
Но в комнатах баронессы витала подлинная, какая-то нелепая скорбь, несовместимая с их нарядной, кокетливой жизнерадостностью.
Владелица выпорхнула отсюда, позвав за собой Дикси. Письмо, это её письмо... Дикси перечла его дважды, а потом, отпустив Труду, достала подвенечное платье Клавдии. Пожелтевшие брюссельские кружева, множество кропотливых мелочей - вставок, вышивок, серебряного и стеклярусного шитья. Целомудренно закрывающий шею стоячий воротничок и подозрительно узкая талия, рассчитанная, видимо, на корсет. А, впрочем, - невесте ведь было всего восемнадцать... Выскользнув из своих одежд, Дикси шагнула в облако старых кружев, дохнувших ароматом сладких, увядших цветов. Ее руки слегка дрожали, застегивая узкие манжеты и воротничок. А корсаж на спине не стягивался, оставляя узкую прореху. Обнаружив широкий атласный пояс, Дикси обернула его вокруг талии два раза и завязала концы спереди.
Подхватив фату из нежного газа - измятого, пожелтевшего, едва не рассыпающегося - она приблизилась к зеркалу... "Вот так выглядит Дикси, обрядившая себя для последней роли. Театр, конечно, театр... А то парижское платье, предназначавшееся для свадьбы с Алом - из шелестящей лазурной тафты с узким декольте, доходящим чуть не до пупка, с золотым житьем и алмазными стразами - разве оно было настоящим? Вряд ли. Просто реквизит из другого спектакля. Наверняка, более веселого...
"Лишь только смерти дано подарить любви вечность", ? прочла она ещё раз письмо Клавдии, подчиняясь гипнотической власти её слов. Все встало на свои места: не мелочная ревность обманутой влюбленной жаждала меси. Вечная Любовь, озарившая избранницу-Дикси молила о спасении. Ради нее, стремящейся к бессмертию, ради Майкла, запутавшегося в житейской пошлости, приговаривала себя Дикси к уничтожению...
Она достала магнитофон и нажала кнопку. В бело-голубой комнате нежно запела скрипка... "Маэстро Луи Карно услышал в этой музыке весеннее дуновение, ликование юного счастья. Так и писал её Майкл, когда думал, что любит меня. Теперь он сочинит другой финал, с черными звуками, вороньем кружащим над смертью".
Папку с нотами "Dixi de Visu" она положила у портрета Клавдии. Здесь, вместе с письмом, которое она сейчас напишет, её найдет Михаил Артемьев, получив завещание. А может быть, раньше, прибыв на траурную церемонию.
Волнение, охватившее Дикси, перешло в крупную дрожь. Рыдание и смех подступали к горлу одновременно. Только не думать о камнях, которые раздробят упавшее на них тело. Говорили, что одна престарелая парижская дива, сиганувшая в пролет лестницы своего шикарного дома, предусмотрительно привязала к лицу подушку, заботясь о том, чтобы выглядеть в гробу достаточно привлекательно.
"Мною некому любоваться. Похороны будут совсем скромными и я ничего не имею против прикрывающей гроб крышки. - Язвительно думала Дикси, стараясь разжечь злость. - А уж сколько будет роз! Наконец-то они придутся кстати". Дикси даже удалось засмеяться, вспомнив прячущегося за огромным букетом Курта Санси. Почему ужасное так любит компанию пошлого или идиотски смешного? Наверно, оно торопится спрятать за их широкую неопрятную спину что-то по-настоящему ценное... Как Гамлет, философствующий над черепом Йорика...
Почти успокоившись, Дикси села за резное бюро Клавдии, и чувствуя себя героиней старой трагедии - в пожелтевших кружевах и высохшем флердоранже обмакнула перо в фарфоровую чернильницу. Ее ни на секунду не удивило, что чернила оказались свежими, а гусиное перо, неизбежный реквизит к историческому спектаклю, хорошо очиненным.
"Я не оставляю портретов, не отправленных писем. Этот листок единственное, что я хочу подарить тебе, - писала Дикси.
Я люблю тебя, Микки. Со всей силой, данной мне в этой жизни. Наверно, эта боль и восторг, это пьяное слепое безумие и невероятная острота чувств, которые я узнала с тобой, и есть любовь. Моя вечная любовь.
Теперь я хочу гордо уйти, разбив твое сердце. Ох, как мечтаю я о кровоточащем, истерзанном сердце, о рыдающей обо мне скрипке...
Ты - большой мастер, Микки... Я хотела написать "мой". Я хотела бы твердить "мой" - изо дня в день, за годом год, - вечно, всегда, - мой Микки, мой, мой..." Но ведь так не бывает. Так просто не может быть..."
Письмо не получалось, Дикси хотелось плакать, кричать, звать на помощь. Пусть придут, утешат, отговорят... Но лишь колебалось пламя свечей от дуновения нежных, едва касающихся этой жизни звуков - скрипка звала и молила о чем-то...
С портрета мудро и печально смотрела юная Клавдия.
"Прости, - обращалась к ней Дикси. - Твоим домом будет владеть другая, более счастливая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125