К тому же, как тогда Филипп, он понял, что сражен любовью навечно...
...Антония давно перестала задумываться, какие чувства связывают её с Феликсом. Его внимание могло польстить любой, знающей себе цену женщине, особенно принадлежащей к миру искусства. Последние два года
имя молодого художника не произносили иначе, как с восторженным
придыханием. за ним признавали удачливость, неординарность и вообще
глобальную исключительность. У Феликса - "Летучего Голландца" все
было необыкновенным - происхождение, биография, талант, характер,
внешность. Он прошумел с весеннего римского квадриеналле, собравшего
цвет художественного авангарда. Среди невообразимых и все же уныло
повторяющих друг друга изысков концептуалистов колдующих с
сочетаниями отходов и плодов современной цивилизации, с ржавыми
трубами, битыми унитазами и газовыми горелками "Летучий Голландец"
Феликса Картье выглядел трогательно бузискусным, старомодным и вместе с тем, угрожающим. Трехметровое, парящее под сводами зала облако лебединых перьев, сверкающих опасной отточенностью стальных бритв. То ли мертвый корабль, то ли поверженный ангел. А скорее всего - порождение иной цивилизации, извергающее нечто из зияющей разверстой утробы.
Феликс получил кучу призов, став желанным гостем богемных тусовок и выставок. Со свойственной ему спокойной открытостью он сообщил, что воспитан адвентистским приютом, подобравшим
трехмесячного младенца в окрестностях Женевы после потрясшего всех
пролета над ними "летающих тарелок". Видимо благодаря этому
биографическому факту тема "летучести" не давала покоя художнику
Картье. Коллекция одежды, сделанная им для дома "Кристиан Диор",
называлась просто "Эй, полетели!" В ней был изыск, стиль и какая-то
привораживающая простота: ткани одевали силуэты манекенщиц, делая
их невесомыми, крылатыми, а отдельные детали - с "космическими
мотивами", то ли пугали, то ли настораживали. Если
использовать высказывание мэтра, заявившего, что "мода - это всегда
война", то Феликс развернул свои боевые действия на територрии
балетных костюмерных и ракетного полигона, отбивая плацдарм как у
сторонников классики, так и у авангардистов.
Антония, показавшая в его коллекции три костюма, была возведена Феликсом в "идеал". Подобно Гордону Крэгу, назвавшему когда-то Айседору Дункан порождением своей художественной фантазии, Феликс сообщил в интервью успешного просмотра:
- Антония Браун - плод моего вымысла.
Их стали часто встречать вместе в тех кругах, куда попадают только избранные. Презентации, коктейли, выставки, премьеры, аристократические приемы украшала своим присутствием эта прекрасная пара. Феликс был молчалив, замедлен в движении и очень скульптурен.
Он словно находился в полудреме, витая далеко от обыденных впечатлений - от "интересных знакомств", накрытых столов, ажиотажно-сплетенной шумихи. Он всегда был немного "над", созерцая невидимое широко раскрытыми светлыми глазами и держась за локоть очаровательной спутницы, словно слепец за поводыря. Антония проплывала со своим "летучим Голландцем" среди светской суеты, роскоши, блеска, гремучих интриг и увлекательных скандалов, не
замарывая от повседневной дрязги белоснежных перьев. Феликс предпочитал, чтобы Антония носила белый цвет, больше он ни на чем не настаивал. Это касалось общения с окружающими, деловых контактов и даже поведения в интимной жизни: став любовником Антонии, Феликс сразу же подчинился её инициативе, поддерживая тот режим встреч и страстных приливов, который диктовала его прекрасная дама. Мог ли он
назвать Антонию возлюбленной без попытки снизить старомодную выспренность этого определения абсурдно-многозначительными
прилагательными типа "фоспорицирующая", "трансцендентальная"? ...Вероятно, имидж романтического влюбленного просто был, но в
стиле Феликса. Но Антония и не требовала от него такой игры. Иногда
близость с "Летучим Голландцем" льстила её тщеславию, иногда ей было
скучновато и казалось, что рядом просто никого нет. Ведь нельзя же
принимать всерьез неподвижное изваяние с отрешенными холодными
глазами, созерцающими какие-то невероятные, гениальные сны? Бывало,
что за вечер, проведенный наедине, они обменивались лишь парой фраз.
В такие моменты Антония знала, что стоит ей растормошить, разговорить своего кавалера и он охотно подыграет, разгораясь от её огня. Но вот огня-то ей стало не хватать, и почему-то совсем не
хотелось провоцировать Картье на безрассудство.
После длинной полосы неудач, завершившейся дракой с пьяным героем провинциального городка, жизнь Антонии вошла в колею. Все как-то устроилось, слухи затихли, имя Антонии Браун перестало действовать на журналистов подобно красному платку на быков. К ней потеряли интерес, потому что прежде всего она сама перестала чувствовать вкус славы, а значит - вкус жизни вообще., во всяком случае в привычном для неё контексте завоеваний и побед.
Тот пьяный самовлюбленный дебил, набросившийся на Тони в ночи, мог изнасиловать или прибить свою незадачливую партнершу по танцевальному конкурсу. "Золотого Люка" остановил направлявшийся домой отец семейства, привлеченный криком Тони. Он и его жена, поддерживающая одной рукой грудного младенца, отволокли потерявшую сознание девушку в свой дом, а потом отвезли в местную больницу, где её и нашел Динстлер.
Тони в тиши и безвестности личного имени залечивала ушибы, в то время как "дублерша" снималась в Америке с Пигмаром Шоном, изображая "золотую Мечту". К моменту завершения работы над фильмом Антония уже смогла подменить в Нью-Йоркском аэропорту успешно справившуюся с заданием Викторию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156