что-нибудь окончательно. Я не могу понять, решала ли она это вообще, - ибо, если сослаться на многочисленные мнения знавших её людей, у неё были и другие "варианты", и тогда решать было нечего, а нужно было просто как-то отделаться от утомительной страсти Виктора.
Наверное, это невнятная, но безусловная разница между тем, что происходило с Виктором, и тем, что вроде скверной погоды докучало Л. и стала кошмаром для потерявшего самообладание человека. Может быть, все, что он делал и говорил, было на самом деле тяжело, утомительно, невыносимо, - а для тех, кто холодными глазами пробегает сейчас эти строчки, может, и смешно, - но это неважно. Любовь ужасна. Она не только мгновенно приживляет крылья туда, где им не дано быть, но делает человека совершенно беззащитным ввиду своей дерзкой силы.
"Я не мог с ней долго не встречаться, звонил ей, но она не хотела меня видеть, 8 февраля я проводил её с работы, мы стали разговаривать на лестничной площадке, я спрашивал её, за что она меня ненавидит, что я готов любым поступком загладить свою вину, искупить кровью, как говорили на фронте. Л. сказала, что я приношу ей одни неприятности, и просила хотя бы некоторое время не встречаться. Я разволновался, сказал, что не могу без неё жить, и, чтобы как-то доказать свою любовь, ударил несколько раз кулаком в стену подъезда и сломал себе правую руку. Л. помогла мне, перевязала руку, и я пошел в больницу..."
В том, что Л. человек этот, безумно, безудержно влюбленный, надоел, сомневаться не приходится.
Она стала его избегать.
Одно только поразительно: окончательный разрыв тоже не происходил именно из-за неё же.
Отталкивая его одной рукой, она держала его другой. И эта вторая сила была столь же внятной, как и первая, отторженная.
Двадцать восьмого февраля она попросила его не встречаться с ней хотя бы неделю. Подозревать Л. в мягкосердечной попытке сделать разрыв менее болезненным, то есть постепенным, не приходится - не её стилистика. Не менее, чем безусловное желание быть с ней рядом во что бы то ни стало, ему было очевидно, что она сама держит его - зачем? почему? - было уже не его дело. Но держала.
Отлучение на неделю он выдержал невероятным усилием воли. Он дал ей слово и сдержал его.
Седьмого марта утром она ему позвонила, и они условились, что вечером он придет к ней.
"Мы зашли на кухню, где проговорили около часа. Мы говорили о том, как будем жить дальше, но разговор был бестолковый... Я спросил, как она спит по ночам. Л. ответила, что всю эту неделю спала просто прекрасно, а я ей сказал, что всю эту неделю почти не спал, так как все время думал о ней. Л. сказала, что у неё есть хорошее снотворное, и дала мне из пачки одну упаковку в 10 таблеток какого-то лекарства. Я сказал, что мне этого мало, и взял у неё ещё две упаковки...
Я пошел домой, взял сберкнижку, на которой лежало 278 рублей, и 122 рубля наличными и снова пошел к Л. Придя к ней, я отдал ей сберкнижку и деньги, после чего попросил её раскупорить таблетки, но она сказала, чтобы я раскупоривал сам. Я собрал в ладонь таблетки, около 27 штук, и все их сразу проглотил. После этого я помню только, что сижу уже дома и меня мать отпаивает водой. На сберкнижку я написал завещание на бланке сберегательной кассы на имя Л. ..."
Он не мог помнить, что произошло с ним после того, как он принял лекарство, потому что потерял сознание.
А женщина, к ногам которой было брошено все, чем он владел, вызвала милицию и позвонила его матери.
Примечательна её профессиональная предусмотрительность.
Она знала, что "доза" нешуточная и может его убить и убьет - но не у неё дома.
С достойным самообладанием она дала ему возможность подойти к последней черте и корректно не стала вмешиваться не в свое дело - человек сам распоряжается своей жизнью, не так ли?
Мать на себе принесла его из милиции, полумертвого.
Отпоила.
На другой день родители чуть не силой показали его врачу, и врач (психиатр) сказал, что ему нужно лечь в больницу.
Ни о какой больнице не могло быть и речи.
Он рвался к ней.
"...Я зашел в подъезд дома напротив и стал ждать, когда придет Л. В подъезде я стоял примерно с 13.30 до 17.30. Около 18 часов мне показалось, что по улице в сторону станции идет Л. Я подошел к автобусной остановке и увидел её.
Она мне сказала, что идет домой.
Мы зашли в подъезд, сели в лифт, и я нажал на третий этаж. На третьем этаже мы вышли из лифта и встали на лестничной площадке. По дороге к дому Л. мне сказала, что видеть меня больше не желает и что вообще между нами все кончено. После этих слов у меня на душе стало тошно. Это же она говорила, и когда мы стояли в подъезде. Я захотел её погладить и протянул руку..."
Два человека стояли на лестничной площадке.
Один был сильный, другой - слабый.
Сильный мог одним словом остановить сердце слабого.
Сильной была женщина.
И она произнесла это слово.
Как он её убил, он не помнит.
Она начала хрипеть, он выбежал на улицу и стал звать на помощь.
В машине он держа её за руку, целовал в разбитые губы.
О том, что убил её, узнал в тюрьме.
Хотел повеситься в камере - вынули из петли.
Умереть не дали.
Жить тоже.
...Жизнь свою он не защищал - она у него кончилась там, в подъезде. Пытался защитить любовь.
Наверное, таких кассационных жалоб не увидишь, хоть сто лет проживи. Он возражал на приговор суда: двенадцать лет лишения свободы за умышленное убийство, - но возражал тому, что его обвинили в умышленном убийстве.
Слово "умышленное" его потрясло. Одно это слово, не арифметика, не цифра двенадцать. Да нет, нет, убивали его все время именно слова.
Вот что он написал в кассационной жалобе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28