Алексей КОРЕПАНОВ
РАЗДУМЬЯ АТЛАНТА


Дождь барабанил по корпусу "москвича" с таким остервенением, словно
хотел изрешетить его, добраться до меня и вырвать-таки долгожданное
согласие. Дождь лил неспроста, дождь был орудием врагов, поразившим меня
при возвращении в город. Лобовое стекло уцелело, хотя "москвич"
перевернулся раза три, не меньше, а вот стекла обоих задних дверей были
разбиты; кувыркаясь вниз по склону вместе с автомобилем, я слышал их хруст
о прибрежные камни. Ничего, могло быть хуже. Гораздо хуже. И не только
"москвичу". Впрочем, каждое мое движение отдавалось резкой болью в боку, а
левую ногу нельзя было повернуть - похоже, там был даже не вывих, а
перелом...
Я, привалившись к дверце, полулежал на переднем сиденье, смотрел в
темноту, сдавившую мой "москвич", и слушал, как беснуется дождь. Мне
ничего не хотелось. Я готов был сидеть так до скончания веков - что такое
боль? К боли можно привыкнуть, сжиться с ней, перестать ее замечать. К
другому нельзя привыкнуть... Я чувствовал себя беспредельно уставшим. Ни
разу в жизни, ни разу за все тридцать с лишним лет своего существования на
земле я так не уставал. Я был бы рад навсегда слиться с этой темнотой и
этим дождем...
И всего-то, наверное, не больше часа провел я здесь, в своем разбитом
"москвиче", превратившемся после аварии в простое укрытие от непогоды, но
казалось, что уйма времени прошло с тех пор, как я, ни на мгновение не
забывая о необходимости быть предельно осторожным, тащился со своего
"садово-огородного" участка по знакомой до каждой колдобинки проселочной
дороге. Лучше было бы, конечно, вообще не садиться за руль - но
садово-огородные дела надо делать в срок, их не отложишь на зиму.
Так и тащился я со скоростью катафалка мимо пригородных полей, прямо
навстречу заходящему солнцу, и, выехав на очередной холм, уже разглядел
вдалеке, в низине, зеленые сады и домики городской окраины, когда у
"москвича" вдруг заглох мотор. Поломка была не из самых серьезных, но
все-таки я провозился до сумерек, изрядно покопавшись во внутренностях
своего давно достигшего пенсионного возраста и чиненного уже перечиненного
средства передвижения. (Автомобиль достался мне от отца, и сосед мой по
лестничной площадке величал его за дряхлость "Агасфером".) А потом вдруг
налетел ветер, и оказалось, что полнеба закрыла незаметно подползшая
сизо-черная туча - и начало лить, сперва потоками, потом потише, но с
таким самоупоением, что можно было смело утверждать: это на всю ночь. С
натужным гулом проплыл мимо, расплескивая жижу, последний рейсовый
автобус, битком набитый возвращающимися в город садово-огородниками, и я
потихоньку тронулся следом, стараясь не допускать ни малейшей доли риска.
Но ни разу не посещали меня вещие сны, и не было у меня никаких
зачатков ясновидения. И я совершенно не был готов к тому, что целый
участок дороги над откосом, спускающимся к заросшей камышами речушке,
участок, по которому только что успешно прокатил переполненный автобус,
вдруг провалится под колесами моего "Агасфера". Дождь ли был в этом
виноват или что-то другое? Я был уверен, что дело тут отнюдь не в дожде...
Ничего не успел я сообразить, когда мокрая земля в полном смысле
слова разверзлась под колесами и "москвич" нырнул носом в образовавшуюся
промоину. Выскочить я тоже не успел, и ни о чем не думал, оцепенев в
скользящем к откосу автомобиле.
Отделался я все-таки сравнительно легко, и теперь сидел поздним
июньским вечером в помятом своем труженике дорог, который после этих
кувырков въехал в речушку и застрял передними колесами в илистом дне.
Звать на помощь было бессмысленно - некого было звать на помощь в
этой дождливой темноте. Пробираться вдоль речки к городу тоже не имело
смысла, потому что чуть дальше, в излучине, берег превращался в болото; да
и мог ли я пускаться в путь с этой своей то ли вывихнутой, то ли сломанной
ногой? Я ведь не Маресьев... Выбраться на дорогу я тоже вряд ли бы сумел.
В общем, оставалось коротать ночь вдвоем с "Агасфером" и уповать на то,
что все-таки настанет утро и кто-нибудь поедет по этой дороге.
Могло быть хуже, продолжал утешать я себя. Хотя не знаю, можно ли
придумать что-нибудь хуже того положения, в котором я находился с недавних
пор. С очень недавних пор...

В тот день мне на работу позвонила Алена. Было уже около пяти,
производственная деятельность в отделе потихоньку затухала, а я так и
вообще закрыл программу и осваивал новую компьютерную игру, добытую по
бартеру у соседей-конкурентов.
- Привет, Дрюня! - сказал телефонный голос Алены. - Не утомился от
своих компьютеров?
Ничего такого особенного в ее словах не было. Это были обычные слова,
но только их всегда произносил я. "Привет, Алена, - говорил я, позвонив в
ее лабораторию. - Не устала от возни с пробирками?" И мы договаривались о
встрече.
А теперь вдруг позвонила она.
- Могу угостить шампанским, - заговорщицки продолжала Алена. - Если
пригласишь, конечно. Или у тебя какие-то планы?
- Жалованье, наконец, выдали, что ли? - сообразил я.
- Ага, - подтвердила Алена.
- Счастливая! - позавидовал я. - А в нашей конторе жалованьем пока и
не пахнет, так что угостить не могу. А твое распивать... Я же не сутенер
какой-нибудь. И не альфонс. Я простой котяга. - ("Котяга" - это наше
производное от нашего же определения собственной специальности:
1 2 3