Они отплыли уже метров на сто, когда к торпедному катеру, факелом пылавшему на воде, стал подходить вражеский охотник. Он подходил медленно, на малых оборотах, с другого борта. Быков никак не мог понять, почему до сих пор не взорвалась торпеда, он все еще надеялся, что Киевский прыгнет следом.
Охотник уже совсем близко подошел к торпедному катеру, когда оттуда резко, с перебоями ударил пулемет. Быков вздрогнул — так это было неожиданно — и отчетливо представил себе, что там сейчас происходит.
— Это же Кучевский бьет! — возбужденно сказал он, поддерживая командира. — Товарищ лейтенант, слышите?
Но командир не открывал глаз, не отвечал, уронив на плечо раненую голову. Спасательный круг надежно удерживал его на плаву, руки почти по самые плечи лежали на чуть притопленной «рыбине». Он был без сознания. Тогда Быков повернулся лицом к радисту:
— Аполлонов, это ведь наш Кучевский бьет! У него живот распорот, а он бьет… Ей-богу, он! Ну, оперативник, с сейфом который, в очках! Да что ж ты молчишь, душа твоя неладная?
В ответ на пулеметную очередь прогремел орудийный выстрел с охотника. Море содрогнулось от мощного взрыва. Вместе с гигантским смерчем воды излетели кверху обломки торпедного катера, медленно оседая на вспучившуюся поверхность.
— Торпеда рванула, — сказал Аполлонов, приподнимая голову над водой. — Я ничего не вижу. Погиб катер?
Минуту спустя крутой водяной вал настиг их и, приподняв метра на полтора, укатил в сторону берега.
— Прощай, братишка, — тихо произнес Быков, и непонятно было, с кем он прощается — со своим катером или с младшим лейтенантом Кучевским. — Гляди, гляди, охотник тоже зацепило взрывом! — вскричал Быков. — Эх, жаль оверкиль не сыграл! На борт лишь завалился! — Быков видел, как с охотника бросались в воду немецкие моряки. — Давай, Аполлоша, поднажмем, сейчас катера подбирать их придут. Как бы и нас не выудили.
Они поплыли в сторону берега, поддерживая командира. Аполлонов сдержанно стонал: раненую ногу, обожженное лицо нестерпимо саднило в соленой воде. Быков, оглядываясь, видел, как к месту взрыва подошли сразу несколько катеров, подобрали державшихся на воде немецких катерников, взяли на буксир получивший пробоину охотник и направились за уходившим вдоль побережья уцелевшим транспортом и сторожевиком.
— Даже искать нас не стали, — сказал Быков, глядя им вслед. — Подумали, что вместе с катером погибли…
Ну, Аполлоша, фарватер теперь наш чист, навались на всю мощь. Мили четыре до берега — на среднем ходу дотянем. Держись молодцом.
Минут через двадцать Аполлонов вдруг вскрикнул, оттолкнулся от «рыбины» и поплыл прочь, взмахивая частыми слабыми саженками.
— Стой! — вслед ему крикнул Быков. — Куда ты? Утонешь!
Но Аполлонов продолжал плыть, не оглядываясь. И тогда Быков, понимая, что одному ему не добраться с раненым командиром до берега, что и радист пропадет совершенно бессмысленно, заорал, едва не сорвав голос:
— Стой, застрелю, салага! Застрелю, вернись! Стрелять Быкову не из чего было. Да и не стал бы он делать этого, окажись у него оружие. Просто ничего другого придумать не мог. Он жалел, очень жалел этого первогодка, который после учебного отряда не успел даже толком освоиться на катере, а теперь вот уплывает невесть куда и зачем, раненный, обожженный, полуослепший от ожогов. И, понимая, что тот, потеряв контроль над собой, идет на верную гибель, Быков снова в отчаянии закричал:
— Ты же командира бросил, подлец! Стреляю, слышишь? Приказываю, вернись!
И Аполлонов неожиданно послушался, поплыл назад, на звук голоса. Глаза его странно, бессмысленно плутали, как будто нетерпеливо отыскивали что-то и не находили. Не мог смотреть Быков в эти глаза, только легонько встряхнул его за плечо.
— Устал?
— Ульянка там с Татьяной Ивановной. Я видел, как их за борт выбросило. — Аполлонов попытался опять было оттолкнуться от «рыбины». — Они там, на воде, стоят. А вода красная — кровь это. Плачет Ульянка, зовет…
Быков невольно посмотрел в ту сторону, куда хотел плыть Аполлонов. Все было пустынно на море, и лишь вдалеке виднелись силуэты удалявшихся немецких кораблей.
— Ты, Аполлоша, не надо, — мягко, с уговором сказал Быков. — Ты поспокойней, никого там нет. Фрицы отвязались, ушли. Видишь, вон берег? Туда и поплывем потихоньку. Вот командир только плох, а так ничего. Вдвоем мы с тобой управимся, доберемся до берега — и, считай, дома.
— А из чего стрелять-то хотел в меня? — Аполлонов взглянул на него испытующе, утирая обожженное лицо ладонью. И непонятно было, то ли воду смахивает, то ли выступивший от напряжения пот. — Но из чего ведь?
— Конечно, не из чего, — ответил Быков, горько улыбнувшись. — Это так я, пошутил. Пошутил, сам понимаешь.
— Лицо солью разъедает, — поморщился Аполлонов. — И нога раненая немеет. Плохо вижу я, боцман.
— Ничего, все заживет. Крепись, моряк! Вот командир совсем плох. Давай на всех оборотах к берегу! — спокойно, но твердо произнес Быков. И понял, что рассчитал правильно: Аполлонов энергичнее заработал сильными руками.
Лишь к вечеру, обессиленные и продрогшие, они добрались наконец до берега. Накатный плоский вал вынес их на прибрежную гальку, и они так и остались лежать меж валунов, не в силах продвинуться больше ни на метр. Волны выкатывались на берег пенными завитыми жгутами, дыбились среди огромных камней, с гулом и грохотом разбивались о них и нехотя, обессиленно уползали назад. Вода кипела, высоко и хлестко взлетали брызги, опадая ливневым потоком.
Берег был полог, почти сразу же за кромкой прибоя, метрах в двадцати, начинался непролазный кустарник, а еще дальше за ним сплошной стеной стоял лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47