Вспыхнет на клумбах многоцветная радуга георгинов, астр и хризантем, и столица станет нарядной, как ни в какой другой сезон. Гуров по делам службы в каких только городах России и бывших братских республик не побывал, но нигде не видел такого изумительного бабьего лета, как в Москве.
Свою машину, аккуратный серый «Пежо», Лев Иванович оставил на стоянке под окнами, с метро тоже решил не связываться – стоит ли лезть в подземную толкучку из-за двух остановок? Одни лица чего стоят: присмотришься к соседям по вагончику, и на весь день настроение испортится.
Гуров предпочел пройтись пешком, он верил в целебную силу движения, кроме того, на ходу Льву легче думалось.
Ранним утром, еще до рассвета, плеснуло коротким, по-летнему теплым ливнем, дышалось свободно и легко, хоть чувствовался уже в московском воздухе неистребимый привкус бензиновой гари и выхлопных газов. Солнечные лучи отражались в зеркальцах еще не просохших луж, зайчиками бликовали на стенах домов.
Рассеянный взгляд Гурова привычно фиксировал приметы столичного пейзажа. Про себя Гуров меланхолично отметил, что облик столицы меняется на его глазах изо дня в день. И не в лучшую сторону. Он неторопливо шел по знакомой до каждой трещинки на асфальте московской улице и думал, что этот город, который Гуров любил всем сердцем, в котором прошла вся его жизнь, все труднее становится называть своим. По отдельности перемены практически незаметны, только вот в один прекрасный день ощущаешь всей кожей, что Москва словно бы отгородилась от тебя незримым, но прочным барьером, перешла в новое качество и другое измерение, где ты кажешься уже почти ненужным, лишним. Теряет Москва свое неповторимое, ни на кого не похожее лицо, становясь просто громадным мегаполисом, так что скоро от Мехико, Чикаго или Детройта отличить станет нелегко древнюю российскую столицу. Исчезает особый уют и очарование московских улиц, скверов и площадей, и ты чувствуешь себя уже не хозяином города, а гостем. Порой – нежеланным…
Подтверждение того, что жизнь как-то хитро и недобро изменилась, Лев Иванович получил незамедлительно.
Гуров вдруг услышал знакомую мелодию. Боже милостивый, из пластиковой будочки, над которой виднелась лживая надпись «У нас только настоящая лицензионная аудио– и видеопродукция», доносился чудовищно искореженный, но все же узнаваемый мотив «Васильков»! Сыщик изумленно прислушался: да неужто песни его молодости вновь входят в моду?!
Ага, как же… Нет, мелодия оказалась действительно та самая, тридцатилетней давности. И цветочек-василечек упоминался, но уж больно в лихом контексте! Визгливый голос непонятной половой принадлежности старательно, хотя крайне не музыкально, выводил:
Подарил мне букет орхидей
Прохиндей, прохиндей, про-охинде-ей.
Подарил еще три георгина.
Все едино – он просто скотина-а!
На меня, мой дружок, посмотри,
Мне цветок-василек подари!
Подари василек мне, френд-бой!
Василек – он, как я, голубой…
Такое свежее прочтение классики советской эстрады семидесятых годов потрясло старшего оперуполномоченного до глубины души. Прямо-таки затошнило бедного полковника Гурова…
«Стареете, господин полковник, – с оттенком самоиронии обратился к себе Лев. – Все-то вам не так, на все-то вы брюзжите. Успокойтесь, меньше нервов. Ну, пошлость и мерзость, конечно, так ведь кому-то нравится. Это лет двадцать тому назад подобные вокальные упражнения с прямыми намеками на „голубизну“ потянули бы на статью УК. Что делать, времена меняются… Жаль только, что так быстро и резко, не успеваешь привыкнуть. Надо просто смириться с тем, что той Москвы, в которой я родился, в которой начинал службу, уже не вернешь, как нельзя вернуть ушедшую молодость… Но и в тираж нам со Стасом выходить рановато, мы еще пригодимся этому городу. На наш век прохиндеев хватит».
Стасом полковник Гуров называл своего близкого друга и заместителя, тоже оперуполномоченного по особо важным делам, полковника Станислава Васильевича Крячко. Бок о бок с этим человеком Гуров работал уже более двадцати пяти лет. Поначалу отношения у них не складывались, но затем два блестящих сыскаря как-то притерлись друг к другу. Тут, как в воздушном бою, кто-то становится ведущим, а кто-то – ведомым. Ведущим стал Гуров.
Простыми, обычными, рутинными делами их сыскной тандем давно уже не занимался. Друзьям на долю всегда доставалось нечто особенное, с изюминкой, эксклюзив, как модно нынче выражаться. Задачи, от которых Эркюль Пуаро на пару с комиссаром Мегрэ, попади они чудом в постсоветскую Россию, тотчас бы тихо удавились. Лев Иванович Гуров и Станислав Васильевич Крячко на такую суровую судьбину не жаловались, напротив, гордились такой своей «особостью», как были горды, наверное, ветераны-легионеры Древнего Рима, когда слышали от Цезаря: «Дошел черед и до триариев!»
Еще не успев открыть дверь в свой служебный кабинет, который он делил со Станиславом, Гуров услышал раздраженный голос своего «друга и соратника» – он часто называл так Станислава Васильевича.
– Здравствуй, Лев! – Крячко на секунду оторвался от телефонной трубки, а затем продолжил вразумлять кого-то на том конце провода, добавляя в интонацию лошадиные дозы иронии. – То, что вы прислали мне по факсу, господин военюрист второго ранга, документом, в строгом смысле, не является. Чем является, спрашиваете? Филькиной грамотой. Ох, и протокольчик же!.. Точно вопросы задавал законченный кретин, а отвечали на них абсолютные дураки. Причем все были пьяны до бесчувствия. Ваш дознаватель даже не удосужился узнать у начальника караула точное время обнаружения трупа, что попросту ни в какие ворота не лезет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11