Ее ствол, прикрытый у дульного среза грязным брезентовым чехлом, был, наверное, единственным на версту вокруг, уставившимся на запад. Винтовки отходящих бойцов глядели или в серое сентябрьское небо, или в коричневое месиво под ногами. В моторе трактора копался одинокий сержант, его гимнастерка давно потеряла уставной желто-зеленый колер, являя собою дикую смесь выгоревшего белого и мазутно-черного цветов. Рукава были засучены до локтей, руки лоснились черным. Видно было, что занимается этим делом человек давно и безнадежно. На проходящих мимо него он не реагировал – видимо, просто не замечал. По-крестьянски работал, как траву косил. Как будто находящая с запада туча вот-вот разродится свинцовым дождем и нужно успеть, иначе все предыдущие труды насмарку, пропадет поле.
Собственно, так оно и было – фигурально выражаясь.
Другое дело, что проходящие мимо одинокого косца крестьяне, пусть и из соседнего села даже, не преминули бы переброситься с ним словечком, «Бог в помощь» хотя б сказали. Ну или не бог там, по новому-то времени. А бредущая по дороге пехтура просто старалась не замечать выбивающегося из общего потока отступления человека. Точно так же, как не замечали укоряющих взглядов из-за заборов оставшейся позади деревеньки.
Людской поток истончился до мелких группочек по три-четыре человека, потом – до отставших одиночек, потом вообще иссох. Сержант-артиллерист распрямил хрустнувшую спину, свел лопатки, разминая затекшие плечи. Кинул средних размеров гаечный ключ на гусеницу, пошарил по карманам. В кисете нашлась щепотка махры, а в нагрудном кармане завалялся обрывок газеты. Самокрутка вышла тощая, но на пару затяжек хватило. Выбросил докуренный до губ бычок, порылся в карманах столь же замызганных галифе шнурок. Намотал на шкив пускача, дернул со всей души и нехилой силушки. Впустую. Сержант спрыгнул с гусеницы, с тоской посмотрел на окрашенный багровым кусок неба на западе. Изредка доносящиеся оттуда слабые раскаты оптимизма не добавляли.
У крайних домов деревни показалась очередная группа. Четыре красноармейца, оскальзываясь, тащили что-то (или, вернее, кого-то) на покрытых плащ-палаткой жердинах. Идти после вчерашнего дождя по глинистой дороге было нелегко, бойцы постоянно скользили, и полверсты до замершей среди поля машины заняли у них минут десять, не меньше. У трактора остановились, осторожно поставили носилки наземь, рядом с молчащим сержантом. Тот продолжал смотреть на закат. Человек с обмотанной шапкой бинтов головой коротко застонал, когда носилки слегка ударились о кочку, открыл глаза. Сфокусировать взгляд на молча стоящей фигуре ему удалось с трудом.
– Я… Полковой комиссар… Пащенко… Назовите… себя… боец!.. – Голос лежащего был слабым, прерывающимся, но командирские нотки ухо старослужащего уловило безошибочно. Сержант вышел из ступора, как-то разом подтянулся и, разворачиваясь лицом к носилкам, вроде бы даже прищелкнул каблуками вдрабадан разбитых сапог. Не на плацу, конечно, но…
– Младший сержант Фофанов, механик-водитель второй батареи 1072-го артиллерийского полка. Осуществляю ремонт вверенной боевой техники.
– Где… остальные? – Сержант вновь поник, зыбкое ощущение плаца испарилось.
– Не знаю, товарищ полковой комиссар.
– Поня-атно… Вольно… сержант… Значит… трактор… завести не удалось?
– Нет, товарищ комиссар… Машина изношена вусмерть просто… От самой от границы идет. Последние сто верст – вообще на честном слове держалась.
– Я-асно. Орудие исправно?
– Дак вроде исправно, товарищ комиссар… Стреляло…
– В негодность привести сможешь?
– Эт-то да… Смогу, товарищ комиссар… Прицел в мешок, затвор в речку, – он широким взмахом указал на петляющую в пятидесяти метрах от дороги речушку с заболоченными, поросшими ломким осенним камышом берегами, – трактор – сожгу. Газолин есть. Только…
– Что? – говорить комиссару было уже тяжело, щеточка усов казалась черной на бледном от потери крови лице.
– Товарищ полковой комиссар! Пушка-то в порядке и снарядов штук тридцать есть еще, – Фофанов широко махнул рукой в сторону зарядного ящика, – так может, того… Может, ваши бойцы подмогнут, мы ее во-он до тех кустиков дотащим, так фриц пойдет – я хоть снаряды расстреляю? Не зря ж орудию пропадать?
Сил у комиссара уже практически не осталось, он кивнул, голова бессильно свесилось набок. Фофанов приободрился. Теперь у него была какая-никакая боевая задача и какие-никакие подчиненные – из всей четверки был только один ефрейтор, да и тот с санитарной сумкой на боку, остальные – рядовые. Быстро отцепив станины, сержант указал тройке рядовых, за что хвататься и куда толкать; ефрейтора-санинструктора оставил при комиссаре. Переть вчетвером полуторатонную пушку по влажной глине было удовольствием тем еще, но стометровку до кустов прикончили в полчаса. Вечером немцы вперед идти вряд ли будут, они уже тоже подвыдохлись, а авиация их работала, видать, на главных направлениях удара, так что дергаться не стоило. Снаряды перетаскали на руках, закидали орудие ветками. Комиссар в сознание не приходил. Было сомнение, не оставить ли кого себе в помощь, но переть раненого вдвоем, даже несмотря на его вполне умеренную комплекцию, было нереально. Оставаться одному жутко не хотелось, но попади комиссар в лапы фрицам, кокнули б его в ту же минуту. В соседней батарее был боец, умудрившийся в первую же неделю войны попасть в плен и в первую же ночь смыться, он понарассказывал…
Санинструктор во время работы зыркал глазами злобно, но сделать ничего не мог. Однако, трогаясь в путь, одинокому воину в поле посочувствовал, отсыпал махры на пару козьих ног и краюху деревенского хлеба в придачу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110