— У вас отличное чувство юмора. Я хотел спросить… как вас зовут?.. меня…
— Я знаю, как тебя зовут, — сказала она, и снова его до костей пронизало горячее вибрато ее низкого голоса. — Я и не думаю шутить. Я выбрала на этот раз тебя, мальчик. Почему ты не сводишь с меня глаз?.. Нравлюсь, да?..
Между их лиц медленно падал снег. Она обдавала его жаром опасных глаз, приближая к нему лицо. Он невольно отпрянул.
— Боишься?.. — Ее губы мазнула усмешка. — Правильно, бойся.
Его опять резануло это неведомое “ты”.
— Откуда вы… меня знаете?.. я с вами нигде не встречался… нигде…
— А ты вспомни, мальчик, — певуче протянула она, продела руку ему под руку и уцепила его за локоть, и повела, потянула за собой, и они опять пошли по арбатской скользкой мостовой, нога в ногу, вперед. Огни брызгали им в лица с обеих сторон арбатской реки. — Припомни хорошенько. Дырявая же память твоя. Но сильно не притворяйся. У тебя голова молодая, смышленая, не то что моя, тысячелетняя, может быть, ты и вспомнишь.
Она оборачивала к нему румяное, пышущее здоровьем и красотой молодое лицо; она просто весело смеялась над ним. Смеялась! И он это видел.
По левую руку замаячил ресторан. Он еле слышно вздохнул.
— Да, да, — сказала зеленоглазая дама насмешливо, — у тебя нет денег, и ты не можешь пригласить меня не то что в “Прагу” — в дешевую кофейную забегаловку, не так ли?..
— Вы действительно Дьявол, — с трудом выдавил он, — так, может быть, Дьявол так богат, что он меня самого пригласит?..
— А что, и повадки альфонса в тебе уже имеются, хвалю, я так и думала, — отрезала она, сверкнув глазами. Он увидел, как блеснула в ее мочке изумрудная чечевица. — Так ты не вспомнил, бедняжка?..
Они вышли на Арбатскую площадь, и она держала его под руку. Красная китайская пагода станции “Арбатской”-маленькой просвечивала сквозь снегопад. С ресторанного балкона доносились возгласы и песни — богатый народец гулял, веселился. В подземном переходе пенье ресторанных завсегдатаев слушали угрюмые старухи, держащие на руках котят и щенков на продажу. Троллейбусы шуршали шинами по сырому асфальту. Машины неслись по проспекту как оглашенные.
— Нет, — беспомощно боднул он воздух. Старая кепка, подаренная ему другом-дворником, упала в снег. Рыжекосая красавица нагнулась и подняла ее. Усмешка не сходила с ее яркогубого красного рта. Глаза ее сияли.
— Хочешь, я докажу тебе, что я Дьявол? — спокойно спросила она, держа его кепку в руках. На миг он подумал: она — сумасшедшая. Ее надо на Канатчикову дачу.
— Нет, я не сумасшедшая, — сказала она так же спокойно и радостно, глядя ему в глаза. Нахлобучила кепку ему на затылок. — Видишь, идет машина?.. Вон тот белый “форд”?..
— Вижу, — еще ничего не понимая, кивнул он.
— Смотри, — холодно проронила она, и ее голос из теплого и радостного сделался ледяным, как пронизывающий северный ветер. — Хочешь, я сделаю так, что сейчас он резко свернет влево и врежется в троллейбус?..
— Не надо!.. — запоздало крикнул он. Рыжекосая женщина вскинула голову. Ее зеленые глаза вонзились в юркий белый “фордик”, мчавшийся по автостраде. “Фордик” так резко забрал влево, что прохожие на Новом Арбате ахнули и завизжали, видя, как на полном ходу “форд” врезался в летящий по проспекту троллейбус. Машины, едущие следом за “фордиком”, не успели затормозить. Все смешалось в страшную железную кучу — бамперы, карданы, колеса, крики несчастных, отлетевшие двери, визги тормозов, мужицкая крепкая ругань. Вынырнувшие из толпы милиционеры вытаскивали из злополучного искалеченного “фордика” кровавое месиво вместо человеческих тел. Оглушительные гудки разносились по всему Новому Арбату. Люди повысыпали из магазинов, из кафе, из офисов. Пенье на балконе ресторана прекратилось. Фонари бесстрастно освещали человеческую трагедию.
— Смерть — это часть жизни, не правда ли, милый, — фамильярно сказала зеленоглазая красавица, измеряя его горящим взглядом. — Смотри, как они все суетятся. Как мошкара. Как муравьи. И это все тоже жизнь. А для кого-то она уже закончилась. Ты должен хорошо понять это. Ты скоро поймешь это. Лучше всех.
Он, не сводя с нее глаз, глядел на нее. Губы его побелели. Холсты чуть не вывалились у него из-под локтя.
— Как ты… это сделала?.. — Он не заметил, как перешел с ней на “ты”.
Она не ответила. Протянула руку в белой лайковой перчатке. Похлопала его по щеке. Он ощутил кожей небритой щеки холодную гладкость лайки.
— Люди в жизни всегда или преступники, или свидетели, — жестко сказала она, и ее глаза из ярко-зеленых сделались темными, почти черными. — Сейчас ты свидетель. У тебя все еще впереди. Смотри, какой смешной мент!.. у него глаз перевязан, как у пирата… братки подбили, чистая работа…
Он уставился на одноглазого, как Джон Сильвер, с черной повязкой через все лицо, милиционера, спешащего к перевернутой машине; милиционер не успел подойти — машина загорелась, пламя вылетело из разбитых окон, взрыв поглотил стальной остов и сбил с ног, опалил людей, подобравшихся слишком близко. Новые крики сотрясли ночную тьму. Уши просверливали милицейские свистки.
Когда он обернулся, никого не было рядом с ним.
Рыжекосая женщина с кошачьими глазами растаяла в огнеглазой московской тьме, как не бывала.
КРУГ ПЕРВЫЙ. КРАЖА
— Ты мазила и писака.
Иезавель сидела по-восточному, по-буддийски, в позе цветка, недвижимо. Смоляные пряди мертвыми ужами спадали на голые плечи. Яблоки плеч просвечивали сквозь черноту нежно, сладко. Хотелось укусить. Застылое спокойствие Иезавели потрясало. Над пчелиным чудовищным дворцом ужасающего бессмысленным гуденьем города, что звался Москвой, огромного, глупого города, завис яркий от тысяч резких огней вечер, переходящий в ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23