После того, как она в бессчетный раз уселась на него верхом на скрипучей кровати в гостиничном номере, снятом им на одну ночь в «Галактике», она склонила к нему пылающее лицо и сказала: «Я Люба». И он молча положил руку ей на голую мокрую спину.
Он сунул мне свою визитку, этот папарацци. Мало того, что он меня сфотографировал, он еще, видимо, собирает конфиденциальную информацию из жизни звезд. Копается в грязном белье. Ему надо, чтобы я вывернулась перед ним наизнанку, как чулок, и растрепалась, с кем я сплю и где, сколько у меня было внематочных беременностей, открыла ли я дом моделей на Гавайях и отдалась ли наконец святому Далай-ламе. Павел Горбушко, собственный корреспондент газеты «Свежий номер», ведущий рубрики «Сенсация». Павел Горбушко! Ну и имечко. Горбиться на такой поганой работе. Это так же погано и тяжело, как работать шлюхой. Ну что же, газетный жиголо, я позвоню тебе. Ты мне сгодишься на вечерок. Ты мне нужен. Я натреплюсь тебе с три короба, и ты напечатаешь обо мне статью, и все будут читать, какая Люба сука и дрянь. И все будут восхищаться Любой. Как обычно. Как всегда. И тому, кто меня заподозрит, плохо будет. Пресса. Мне нужна пресса. Пусть этот Горбушко пишет… строчит… Господи, как же храпит в постели этот Близнец… Как он похож на Лисовского… Но из него-то Евгения уже не создашь, мир знает, что их двое… А я — одна.
* * *
Зачем она пришла сюда? Ноги сами привели. Красные буквы ресторана по-прежнему кроваво размахивались веером вширь по стеклу, покрытому морозными узорами: «PARADISE». Шуба на ней была уже другая. Беловолк с Изабеллой продумали ее гардероб. Она пыталась представить, что все эти вещи принадлежат ей, — и не могла. Беловолк ясно давал ей понять, что она — рабыня-актриса, хорошо исполняющая роль, какую хочет хозяин. Она закурила, дым обволок ее лицо. Люди оглядывались на нее. Некоторые перешептывались, возможно, узнавали. «Вольво» она припарковала за углом Казанского вокзала. Был поздний вечер, и сегодня у нее была запись в студии. Она запеисывала новый альбом, разученный с Мишей Вольпи. Бедный Миша Вольпи. Он ходит по канату над пропастью. Миша знает, что она не настоящая Люба; если он проболтается, его уберут. Нет, его уберут даже раньше. Когда он закончит шлифовать ее голос и разучит с ней достаточно шлягеров, и дальше по сцене она побежит сама, без поводка. Беловолк — убийца?! Почему нет. Мало ли кто хочет нанять киллера, теперь это просто. Может быть, это он убил Любу. Может быть. Все может быть.
Она не показала Игнату Тюльпан там, в номере, хотя тысячу раз могла бы показать. И спросить, что это такое. Ну и что? Он бы рассмеялся, повертел бы игрушку в руках. Даже если бы знал, оставил бы лицо каменно-равнодушным или игриво-веселым: «Хм, занятная штучка!..» Никому никогда не показывай его, Алла. В нем тайна.
Ее будто обожгло ударом хлыста. Тайна убийства Любы.
Не может быть, не может. Разве этот железный бутон может убить, он же не граната, с него не сорвана чека. Разве только размозжить им череп. Она усмехнулась, кинула окурок в снег, шагнула ближе к ресторанному окну.
Тот самый нищий сидел за столом и ел.
Он сидел за столом, поставив локти-кочерги на столешницу, густо посыпал солью неизменный салат и вбрасывал его вилкой в рот. Стопка перед ним уже была пуста. В графине еще белела водка. Он, глядя в морозное окно на Аллу и, видимо, смутно различая ее, протянул руку, не глядя, схватил графин за горлышко, налил водки еще. Алла вздрогнула. Он смотрел на нее так пристально. Она, сама не сознавая, что делает, расстегнула сумочку, вынула Тюльпан, сцепила во вмиг захолодавших пальцах, показала ему. Нищий поднял стопку и выпил. Его узкие восточные глаза разрезали бритвой белую наледь на стекле. Красные буквы стекали вниз по стеклу. По спине Аллы пробежали когтистые лапки мороза. Она вспомнила себя рыжей Сычихой, сощурилась так же, как этот завсегдатай ресторана, молчаливо пьющий свою водку, что ни вечер, в углу у окна.
Он посмотрел на нее так, будто узнал ее. Будто он целый век знал ее. Он глядел на Тюльпан у нее в руке, как на язык огня. Потом поднес ладонь к глазам, словно защищая их от яркого света.
Какая муха укусила ее нынче вечером? Может быть, она так заглушала дикую тоску, поднявшуюся со дна ее души после того, как она переспала с Игнатом Лисовским? Ей надо было забыться. Зачем она пришла к ресторану? Зачем поехала к Сим-Симу? Она умерла для ресторана, для Сим-Сима, для подружек-девиц. Это она умерла на самом деле, а не Люба; зачем она демонстрирует себя, появляется там, где появляться нельзя больше? Алла испытывала судьбу. Она погнала свой «вольво» на Воронцово Поле, благо это было рядом с Комсомольской площадью, быстрый пролет по Садовому, и она снова у своего сутенера. Она держала пари с самой собой: он не узнает ее. «Брось, не лукавь, он узнает тебя по запаху, как зверь». Она понюхала рукав дубленки. Она давно уже, целых два месяца, пахла немыслимыми парижскими, египетскими, мадридскими ароматами — духами «Палома Пикассо», «Шок де Шанель». Ее влекло на Воронцово поле неотвратимо, как приколдованную. Это было вроде рулетки, вроде карточной игры: я выиграю, он меня не узнает! Он попятится и заорет: Люба Башкирцева, здравствуйте, какими судьбами?!.. Башкирцева, Ваше Величество, как, вы… и — ко мне?!..
Она хотела поглядеть на того, кто мучил ее, отсюда, из своей нынешней звездной жизни. Пусть он побудет хоть немного рабом, а она — хозяйкой. Он — внизу, она — над ним. Она горько улыбнулась, тормозя у подъезда. Она ведь тоже рабыня. И она об этом не забывает ни на секунду.
Спасибо, когда-то Сим-Сим научил ее водить тачку — оплатил ей курсы и водительские права.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16