— Хо, послушайте-ка…
— Нет, это ты меня послушай, — поднял палец гонец. — Не хочу тебя обижать, но ты же больше сидел в гарнизоне, так ведь? А я был в бою. Кому и знать, как не мне. — Они не устоят, — сказал другой кавалерист. — Я был на хозенской войне. Мы думали, те племена тоже никогда не сдадутся. Рахан, тот не видел войны, кто не стоял перед тысячью размалеванных дьяволов, готовых ринуться в смертный бой! А три года спустя я уже спал с самой славной коричневой бабеночкой, которая только может украсить травяную хижину. И мне было жаль, когда вышел мой срок.
— Так вот, я тебе скажу про здешних женщин, — не уступал гонец. — Они тоже хороши — для ученья. Как поймаешь её, становись в позицию и стреляй.
— Да, они тут злюки.
— Послушай-ка дальше. Мне многие мужики рассказывали, а кое-что я видел своими глазами. Здешняя «кошка» так и норовит тебя убить. Приставь ей нож к горлу — и она полезет на него, визжа так, будто ей в радость умереть, лишь бы перед этим выцарапать тебе глаза. Хоть ты её бей, хоть в клетку сажай, хоть содержи как королеву — все равно будет драться. Можешь её связать — а когда ляжешь сверху, она лбом стукнет тебя по носу или вырвет у тебя зубами кусок мяса. Способ один — оглушить её дубиной или хлестать до тех пор, пока она и пальцем не сможет пошевелить. А тогда какой с неё толк? Все равно что труп, верно? Господин мой, — воззвал он к Сидиру, — нельзя ли доставить сюда приличных арваннетских шлюх?
Конвоир запустил пальцы в волосы, не покрытые шлемом, и недоуменно сказал:
— Но ведь все — и торговцы, и другие — говорят, что тут-то самые шлюхи и есть и девчонки спят с мужиками просто ради удовольствия.
— Мы захватчики, — сплюнул гонец. — В этом вся разница. Цивилизовать северянина — все равно что скорпиона приручить. Одно только остается извести их под корень.
— А что скажет воевода? — спросил капрал. Сидир слушал их, все больше темнея лицом.
— Это свирепый народ, — медленно ответил он. — Но я тоже бывал на многих войнах и много читал о войнах прошлого. Почти все народы клянутся воевать до последнего, но никогда не держат своей клятвы. А уж стоять до последней женщины и ребенка — в этом никогда никто даже не клялся. — Он встал с земли, где сидел, скрестив ноги. — Поехали дальше.
К вечеру они прибыли на место осады, в нескольких милях от реки. На поляне размером с парадный плац возвышался утес из тускло-желтого известняка, круто вздымавшийся над пологим ступенчатым подножием. Пустая поляна свидетельствовала в пользу солдат: они подобрали всех убитых и раненых, оставшихся после нескольких неудачных атак. Порой на вершине утеса между камнями мелькала чья-то голова, порой сверкало на солнце оружие. Но тишины ничто не — нарушало. Даже отзвуки жизни полка терялись в этой тишине; оружие и знамена казались бесконечно малыми под высоким небом.
— Я предложил им самые выгодные условия, которые мог бы одобрить командующий, — сказал полковник. — Обещал поместить их в резервацию, обеспечить всем необходимым, оставить им пару заложников, чтобы они могли доверять нам. Когда мой парламентер кончил говорить, они пронзили его стрелой. Под флагом перемирия! Не будь мы нужны в других местах, я охотно продержал бы их здесь, пока голод и жажда их не прикончат.
— Может быть, сработает другой способ, — сказал Сидир. — Разделяю ваш гнев, полковник, но мы не можем бросить людей в бой только лишь ради мщения. Очевидно, понятие переговоров им чуждо. Зато им знакомо, что такое сделка, — ведь в мирное время они торгуют. Я задумал провести один опыт.
Саперы смастерили из нарубленных веток, связок травы и кольчуг щит, который держали перед Сидиром. Он подошел к утесу и крикнул в рупор:
— Нет ли среди вас Доний из Хервара?
В течение минуты он слышал только биение собственного сердца и далекий напев ветра. Потом мужской голос спросил с акцентом по-арваннетски:
— Кто спрашивает?
— Командующий армией. Я познакомился с ней, когда она была на юге — я, Сидир из клана Халифа. Здесь ли она и согласна ли говорить со мной?
— Ее здесь нет, и, думаю, она не стала бы говорить с тобой. Сидир перевел дыхание, и пульс его забился медленнее. «Ну что ж, вернусь обратно в ставку».
— Слушайте меня, — снова заговорил он. — Вам не вырваться отсюда. Мы знаем, что у вас мало продовольствия. С вами ваши жены, сыновья, дочери, родители. Неужели вы обречете их на смерть среди голых камней?
— Лучше здесь, чем у вас в загоне.
— Слушай меня. Разве ты скотина, а я мясник? Мы оба мужчины. Я хочу передать твоему народу свое послание, послание доброй воли, и потому говорю вам: вы свободны. Оставьте при себе оружие, и мы вернем вам лошадей. С одним условием: вы должны уйти отсюда, отправиться на запад и говорить всем, кого встретите: Сидир придет в любое место, какое назначат северяне, чтобы говорить о мире.
«Скажите это Донии…»
Помолчав, рогавик ответил:
— Мы должны подумать.
Солнце село, померк последний оранжевый луч, и на востоке проглянули звезды, когда тот же голос объявил:
— Мы согласны. Ждите нас.
В прохладных синих сумерках мелькали ласточки, подвывали койоты. Рогавики казались Сидиру тенями, пока не вышли на свет факелов, которые держали над головами стоящие в две шеренги солдаты. Впереди шел седой человек — как видно, тот, что говорил, и с ним высокая женщина, оба в одежде из оленьих шкур и без страха на лице. За ними следовали другие мужчины и женщины, молодые и старые, подростки, дети, которых вели за руку — некоторые тихонько плакали, другие молчали, тараща глазенки, — и грудные младенцы на руках, и нерожденные в чреве матерей, всего около двухсот человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71