– Но ведь тебя это мучило, – впервые Мартина была озабочена переживаниями дочери.– Немножко, – она подумала о тете Ильзе, и в душе ее вспыхнула надежда на новую встречу: что-то изменилось в ее отношениях с матерью.– Я не заслуживаю всего того, что ты для меня сделала, – сказала Мартина. – Я никогда тебя не понимала.– Что об этом говорить? – Карин вспомнила, сколько раз она сама была больна, металась в жару и страдала от одиночества, как жаждала материнского участия, а взамен видела возле себя лишь равнодушное лицо кого-нибудь из монахинь. – Ты же была в Риме.– Вот именно, – рассеянно подтвердила Мартина.– Мама, – начала девочка решительно, – что ты делала в Риме, пока я училась в интернате?– Это долгая история, – Мартина была застигнута врасплох. – Мне не хочется ее вспоминать. Я жила в проклятом городе, среди негодяев. В Рим, – продолжала она, – я поехала с одним человеком, с которым познакомилась в Мерано. Он мне наобещал, что представит меня своей матери и что мы поженимся. А вместо этого… – она отвернулась и вытерла глаза платком.– Что же случилось вместо этого?– Он заставил меня работать в одном ночном заведении. Но это грязная история.– Но это же твоя история, мама, – Карин смотрела на нее умоляюще. – Она не может быть грязной. Я же о тебе ничего не знаю. Даже не знаю, кто мой отец.– Разве я тебе никогда о нем не рассказывала? – спросила Мартина с наигранной беспечностью.– Нет, ты никогда ничего не рассказывала, – сказала Карин, наклоняясь к матери, чтобы лучше слышать.– Твой отец был немцем, – призналась Мартина, помолчав с минуту. – Он был профессором философии из Боннского университета. Я говорю «был», потому что с тех пор ничего о нем не знаю. Для меня он умер.– А какой он был? – прервала ее Карин.– Очень хорош собой. Его звали Йозеф Штайнер. Я с ним познакомилась, когда работала горничной в гостинице у Винтерхолеров. Мне было восемнадцать. Он меня покорил, сказав, что я похожа на современную Мадонну. Он говорил так искренне, и я сделала глупость – поверила ему. Он был симпатичный, понимаешь? Высокий, волосы цвета меди, и у него были твои глаза, а уж как умел зубы заговаривать… Он прочел очень много книг, но ему нравилось жить красиво. Я в Валь-Пустерии жила в нищете и питалась одной картошкой. А он как-то раз подарил мне корзину вишен, розу и золотой браслет. Это было 24 июня, в Иванову ночь. Воздух был теплый, пахучий. Я проработала весь день: накрывала столы, расставляла скамейки, готовила все для праздника с факелами на плато у Бэрен-Бад. Помнишь Бэрен-Бад, Медвежью купальню?– Конечно, помню, – улыбнулась Карин, вспомнив предупреждение тети Ильзе насчет Ивановой ночи.– Твой отец был молод, красив и щедр, как принц, он осыпал меня подарками. Ну, вишни и розы мне приходилось видеть и раньше, хотя никто мне их никогда не дарил, но я и вообразить не могла, что наступит день, когда кто-то захочет подарить мне золотой браслет. Наступил вечер, все веселились, зажигали факелы. На эстраде играл оркестр, все пили и танцевали, даже нам, горничным, было разрешено потанцевать с постояльцами гостиницы. Юноши и девушки прятались в кустах орешника, среди еще не созревшей черники. Я тоже, когда красивый молодой человек, засыпавший меня подарками, протянул мне руку, последовала за ним подальше от людских глаз и огней. Я пришла в восторг, когда он шепнул мне на ухо: «Du bist eine moderne Madonna» Ты современная Мадонна ( нем .).

.Эта ночь в лесу стала прекраснейшей в моей жизни. Мы лежали на земляничном ковре, а вдали горели факелы Ивановой ночи, все радовались и веселились.– Это не грязная история, – заметила Карин. Она покраснела и чувствовала, как стучит в ушах кровь.– Погоди, доченька, не спеши. Любовные истории всегда прекрасны, но только вначале. А потом, бог знает почему, кончаются скверно. Йозеф уехал, поклявшись мне на прощание в вечной любви. Я была готова довольствоваться тем, что есть, и плакала в его объятиях, мне казалось почти невероятным, что профессор Боннского университета может влюбиться в девчонку с полуразвалившейся фермы из Альто-Адидже.Когда он вернулся в гостиницу Винтерхолеров, я думала – с ума сойду от радости. Стоял апрель, снег только что растаял, белки прыгали с ветки на ветку, лес наполнился весенним шумом и ароматом. Трава на лугах была молодая, из нежной зелени пробивались бархатистые цветки гвоздовника. Каждую ночь я приходила к нему в комнату, и мне казалось, что я переступаю врата рая.Потом опять было прощание, опять отъезд, новые слезы и новые обещания. А потом вечное, безнадежное одиночество. В один прекрасный день я поняла, что беременна. Написала ему об этом, напомнила о нашей любви и о его обещаниях.– А он… мой отец… он ответил тебе? – Карин продолжала рассудку вопреки надеяться на счастливый конец, хотя окружающая действительность красноречиво свидетельствовала о тщете таких надежд.– Нет. На мое письмо он не ответил. Может быть, он и вообще его не получил. Может быть, он даже и не жил в Бонне. И не был профессором философии. У меня даже засело в памяти, что в Бонне, кажется, и вовсе нет университета. Словом, я с тех пор ничего о нем не знаю.Когда Винтерхолеры обнаружили, что я в положении, – ты же их хорошо знаешь, – они все сделали, чтобы узнать, кто меня опозорил, но у них ничего не вышло. Они даже хотели помочь мне материально, ведь было ясно, что я больше не смогу работать.Поэтому меня отдали на попечение старой Ильзе Клотц. И я жила с ней, пока ты не родилась. В таких местечках, как у нас, новости расходятся быстро, моя репутация была погублена. Я спустилась с гор в Мерано и нашла себе место горничной в одной гостинице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153