– Я подумаю, папа, – ответил он уклончиво, его лицо затуманилось.Мир неумолимо менялся, исчезали последние иллюзии; был убит президент Кеннеди (Филип видел в этом событии не только темные стороны), бушевали расовые волнения, разгоралась война во Вьетнаме, ставшая подлинной трагедией для сотен тысяч американских семей.Молодежь отстаивала свое право жить и думать по-новому.– Мы это обсудим на днях, – примирительно сказал Филип. – О'кей?– Пусть будет, как ты хочешь, – сдался Бруно. Пропасть между поколениями была глубже, чем он мог себе представить.– Выпьем за твое будущее, – воскликнул Филип, поднимая рюмку, – за будущее империи Брайанов!Репортер, сидевший за соседним столиком, навострил уши: «Семейство Брайан в полном составе, – думал он. – Не хватает только сенатора Джорджа. Говорят, между братьями пробежала кошка, они видятся только на заседаниях совета директоров».– За будущего президента «Брайан корпорейшн», – провозгласил Филип.Бруно поставил бокал на стол, на его лице читалась непреклонная решимость неповиновения.– У корпорации уже есть президент, – решительно возразил он, – и, насколько мне известно, он пребывает в добром здравии.– Ну, разумеется, – улыбнулся Филип, – тебе придется пройти производственную практику. Но через несколько лет ты возглавишь нашу экономическую империю.– Мне жаль тебя разочаровывать, отец. – Ему очень хотелось избежать неприятного спора, тихо и мирно уехать к дяде Джорджу, где его ждали Юсеф и его крестный отец Кало.– Нет, сынок, – упорствовал Филип, – ты наследник Брайанов, и все, что у нас есть, принадлежит тебе.Мэри-Джейн подумала о Кало, взглянула на Бруно и мысленно сделала свои выводы, продолжая, однако, добросовестно играть роль стороннего наблюдателя.– Мне еще предстоит завоевать то, что мне принадлежит. – Тон Бруно был жестким и непримиримым.– Мне нравится твоя самостоятельность, сынок, – одобрительно улыбнулся Филип. – У тебя есть характер, и это делает тебе честь. Но пока, – добавил он с грубоватой нежностью, – тебе надо хорошенько отдохнуть. А когда вернешься, займешь место в кабинете рядом с моим. Думаю, я смогу многое тебе передать. – Впервые он не сказал «многому научить».Несколько мгновений Бруно колебался.– Я никогда не стану вице-президентом или президентом и не займу никакого другого поста в твоей компании. – Это было продуманное и окончательное решение.– Я правильно тебя понял? – Филип побледнел, потом вновь угрожающе побагровел, поводя глазами из стороны в сторону в поисках подтверждения только что услышанному.Репортер, старый газетный волк, горько сожалел, что в эту минуту рядом с ним нет фотографа. Он мог бы, конечно, сбегать позвонить в редакцию, но ситуация готова была разрешиться с минуты на минуту, и тогда он потерял бы драгоценную информацию, сенсацию, о которой всем газетам, кроме тех, что издавались на деньги Брайанов, предстояло раструбить по всему свету.– Ты все прекрасно понял, папа, – еще раз подтвердил Бруно. – Мне не по душе должность хозяйского сына.До Филипа впервые дошло, что из системы трансмиссии, связывающей одно поколение с другим, должно быть, выпала какая-то шестерня.– Это, конечно, Джордж, проклятый кретин, забивает тебе голову всяким вздором! – Его лицо побледнело, голос звенел от ярости.– Дядя Джордж здесь ни при чем. – Бруно говорил правду, сенатор никогда не пытался в ту или иную сторону повлиять на решения племянника.– Ты хотел бы стать виноделом? – презрительно осведомился Филип, имея в виду виноградники Нейпа-Вэлли.– Эта работа меня не интересует, – решительно ответил Бруно.– Значит, ты хочешь последовать его примеру и заняться политикой, – злобно прошипел Филип. – Только учти, времена Кеннеди прошли. И слава богу.Бруно вспомнил один из лозунгов предвыборной кампании: «Мы добьемся мира, который нужен нам», но решил не вступать в спор с отцом, имевшим свое твердое и не во всем ошибочное мнение о «новых левых» и витийствующих меньшинствах.– Мне ничего не нужно от тебя, папа. – Нелегко было отстаивать свои убеждения.Филип вспомнил знаменитую фразу Тома Хейдена, председателя ассоциации «Студенты за демократическое общество»: «Борьба идет уже не между хозяином и работником, а между капиталистом и его сыном, не желающим унаследовать отцовское дело». Он процитировал ее Бруно.– В этом смысл твоего отказа? – допытывался Филипп.– Трудно прийти к пониманию, – не смутился Бруно, – если говорить на разных языках, рассуждать на основе противоположных принципов и не иметь уважения к чужому мнению.– Я тебе предлагаю империю на серебряном блюде, – Филип рассуждал с нетерпимостью фаворита, которому навязывает инициативу какой-то аутсайдер, – а ты морочишь мне голову своими утопиями. Чего ты в конце концов добиваешься?– Ничего, – холодно ответил Бруно. – Совершенно ничего.Филип вытер лоб салфеткой. Опять он чувствовал себя преданным своим единственным сыном.– «Ничего» – дурацкое слово! – вскричал он в сердцах. – Человек не может ничего не желать от жизни.– Я ничего не хочу от тебя, папа, а это другое дело. – Бруно говорил спокойно, чтобы дать отцу понять, что не возмущение и не ненависть движут им. – Я кое-чего жду от жизни, но хочу добиться этого сам.– Это законное желание, – осмелилась подать голос Мэри-Джейн.Филип смерил ее презрительным взглядом. Он вдруг как будто еще больше постарел.– Как ты можешь утверждать подобный вздор, когда в жизни еще пальцем о палец не ударил, если не считать учебы?– Это не совсем так, – поправил его Бруно. – Наследство баронов Монреале приносит хороший доход, особенно благодаря заслугам Кало, хотя я тоже принимаю участие в управлении имением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153