Будучи особой легкомысленной и поверхностной, красавица Люсилла охотно и непринужденно играла роль, навязанную ей мужем. Ее жизнь была бесконечной чередой показов мод, примерок новых нарядов, визитов в салон красоты «Элизабет Арден» и благотворительных посещений одного весьма бойкого аббата, которого чаще, чем у алтаря, видели в светских гостиных, где он развлекал десяток таких же, как она, дам, пересказывая в каждом новом доме сплетни, услышанные в предыдущем. Но истинной страстью Люсиллы была молитва. В суматохе переездов из Акапулько на Рождество в Сен-Морис на Новый год, между торжественными утренниками в честь открытия охотничьего сезона и светскими вечеринками она находила время часами простаивать, преклонив колени, на молельной скамеечке XVII века, занимавшей самое почетное место в обстановке ее спальни. Она молилась, набожно сложив руки и устремив исступленный взгляд на великолепное деревянное распятие, вырезанное мастером из Клаузена. Только когда от неподвижности и погруженности в транс наступало головокружение, она звонком вызывала служанку, чтобы та помогла ей подняться с колен, и, рухнув в постель, засыпала как убитая.Пребывая в убеждении, что у нее сложились особые доверительные отношения со всевышним, Люсилла разработала для себя удобный распорядок богослужения, где было место и мистическим экстазам, и великосветскому адюльтеру. За ней тянулась слава разрушительницы самых солидных репутаций.Она включала и выключала свою набожность, как воду в ванной, по собственному усмотрению. Как бы то ни было, молитва освобождала Люсиллу от малейшего ощущения вины. В тридцать шесть лет она была красива, соблазнительна и отличалась железным здоровьем, однако, легко прощая себе внешнюю привлекательность, пользуясь и наслаждаясь ею, почему-то решила, что быть здоровой не пристало набожной даме, посвятившей себя благотворительности.Поэтому она изобретала для себя какие-то туманные недуги, которые врачи со сказочными гонорарами называли «криптогенетическими», то есть загадочными по своей природе, необъяснимыми. Она надевала воздушные, почти эфемерные ночные сорочки, выдававшие бессознательную склонность к эксгибиционизму и делавшие ее неотразимо соблазнительной, а потом, щедро надушившись «Шанелью», ложилась в постель. Терпеливая и высокооплачиваемая горничная приносила ей бутылку «Фьюджи», и Люсилла, изображая даму XVIII века, принимала подруг в алькове. Посетительницам, допущенным в спальню, подавали чай, сама же хозяйка томно потягивала «Фьюджи», приговаривая: «Сегодня мне нехорошо» – и указывая на чудодейственную минеральную воду.Было два часа дня, Маттео поехал с отцом навестить важного клиента и должен был вернуться только к вечеру. Бруно был впущен в благоухающую спальню страдалицы Люсиллы, жертвы криптогенетического заболевания.Комплименты прекрасной синьоры вогнали его в краску, он опустил глаза и принялся усердно изучать носки собственных башмаков.– В наше время застенчивость в таком взрослом молодом человеке, как ты, – качество редкое и драгоценное. – Люсилла льстила импульсивно, по вдохновению, безо всякой задней мысли. – Сколько тебе лет? – спросила она, приоткрывая губы в обольстительной улыбке.– Шестнадцать, как Маттео. Мы же одноклассники, разве вы не помните? – Он лепетал общеизвестные вещи, взволнованный близостью, будившей в нем тайные желания.– Вот видишь, ты меня совсем запутал! – Она мерила его жадным взглядом золотистых глаз, словно видела впервые, словно впервые была захвачена любовной лихорадкой, ломающей условности и моральные запреты. Первобытный запах желания, исходивший от юноши с серыми глазами, будоражил ее чувства и обжигал кожу. Ей стало не по себе.– Не хочу беспокоить вас, синьора, – пробормотал Бруно, не трогаясь, однако, с места и вдыхая аромат женщины, неистово и сладко круживший ему голову.Начав в шутку, Люсилла вызвала цепную реакцию неконтролируемых взрывов.– Может быть, – прошептала она охрипшим голосом, – тебе лучше подождать Маттео там.Она торопливо натянула на себя простыню голубого шелка, но достигла лишь того, что бретелька ночной сорочки сползла с плеча, на мгновение обнажив округлую крепкую грудь, загорелую до самого соска.– Наверное, так будет лучше. – Но вопреки своим собственным словам Бруно опустился рядом с синьорой на пуф, затянутый белым атласом.– Маттео вернется очень поздно, – краска бросилась ей в лицо, глаза засветились тусклым светом, как старое золото. Страсть, о которой пишут в романах, бушевала у нее в крови.Бруно несколько минут оставался неподвижен, не сводя глаз с видения, заставлявшего его дрожать с головы до ног.– Не прогоняйте меня, синьора, – прошептал он с мольбой.– Я тебя вовсе не гоню, дорогой. – Ее глаза увлажнились, она не смогла сдержать рыдания. Обольстительная тридцатишестилетняя женщина исчезла, превратившись в цветущую юную девочку, влюбленную и сгорающую от неодолимой и бурной страсти.Бруно наклонился к ней и с ребяческой робостью погладил прекрасную грудь. В горле у него пересохло, глаза горели, в паху стало тепло и тесно.– Что я должен делать, синьора? – наивно спросил он, боясь все испортить. Возбуждение и непонятная упругость между ног сковывали его движения, он задыхался и утопал в море мучительного наслаждения. Голова шла кругом, он видел Люсиллу как сквозь дымку.– А что ты делаешь со своей девушкой? – Люсилла гладила его лицо, шею, уши.– У меня никогда не было девушки, – признался он.– Никогда? – Легкие пальцы погладили его лоб и растрепали волосы.– Никогда, синьора. – В низу живота сделалось совсем жарко, а брюки вдруг стали тесны в паху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153