Этот жест, его рука у нее на талии – направляющая, защищающая – запомнился ей на годы, глубоко впечатался в кожу. Это оставалось для нее подлинным определением любви – его рука у нее на талии, – и уже много времени спустя, после того, как тот же самый его инстинкт направлять и руководить стал обременительным, она все еще замечала, что тоскует по той самой минуте, когда впервые почувствовала, что ею по-настоящему дорожат.
В тот вечер, пока Тед принимал душ, она потихоньку набрала номер дома в Хардисоне, и повесила трубку, когда Джонатан ответил.
Она знала, что выбралась оттуда по чистой случайности. Что если бы не Тед, она все еще была бы там, осталась бы там навсегда.
Энн и Тед поселились под самым Хардисоном в доме с двумя спальнями и участком в четверть акра, который они сняли с полной обстановкой. Шторы, ковры и обои – все с геометрическими орнаментами в устаревших коричневых и желтых тонах, модных в 50-е годы, усиливали ощущение, что они живут чьей-то чужой жизнью в чьем-то времени. Энн опять пошла в училище и на работу в магазине подарков при больнице неполный рабочий день, а Тед устроился в местную строительную фирму.
В те первые недели их брака Энн почти каждое утро подъезжала к дому Джонатана и Эстеллы, оставляла машину за несколько кварталов от него и в обход прокрадывалась к задним окнам. Иногда она видела, как они читают газеты, ходят по кухне с полными тарелками в руках – по-прежнему едят и одеваются, по-прежнему горит свет, – и ее приводило в недоумение прежнее убеждение в собственной необходимости и незаменимости. Кто кого обманывал? Она в смущении откладывала момент возвращения.
Ей приходило в голову и то, что ее не простят за тайный побег, за ее предательство. Она знала, что они враждовали – c бакалейщиками, которые, как им казалось, однажды пытались обсчитать их на два доллара, с родителями, которые уволили Джонатана, – эти битвы годами держали их в напряжении. В конце концов, они никогда ничего не отдавали.
Когда она попыталась поделиться своей тревогой с Тедом, тот просто отмахнулся. Он написал своей семье о женитьбе только по ее настоянию, и письмо вернулось обратно с просьбой указать адрес, куда его переслать.
«Мы будем сиротами по духу, если не по сути», – сказал он, обнимая ее.
Но это была та неограниченная свобода, которой она никогда не искала, и она невольно сжалась от его резкой готовности оборвать любую нить, способную помешать ему.
В следующий свой выходной Энн испекла торт и, аккуратно уложив его возле себя на сиденье, поехала к Джонатану и Эстелле. На этот раз она оставила машину перед домом и позвонила, чего прежде никогда не делала.
Джонатан открыл дверь.
– В чем дело, ты забыла ключи?
– Нет, я просто подумала…
– Ну заходи.
Она не поцеловала его. Он никогда не ласкал дочерей, хотя часто и нежно касался Эстеллы, и поцелуй смутил бы его, или – еще хуже – стал бы предлогом для насмешек. Они молча прошли мимо коробок с книгами, словно замшелая каменная стена выстроилась по пути в гостиную, где Эстелла сидела и смотрела телешоу.
Она бегло улыбнулась Энн и снова уставилась на экран. Энн с тортом в руках ничего не оставалось, как тоже наблюдать, как женщина отгадала загадку и выиграла 4700 долларов. Когда началась музыкальная пауза, Эстелла повернулась к Энн.
– Может, пойдем в спальню? Я немного устала.
Энн последовала за матерью и ждала, пока та устраивалась на краю кровати.
– Садись, – сказала Эстелла, похлопав по постели рядом. Она взяла руки Энн в свои, удивительно гладкие и чистые. – Он хорошо к тебе относится? – спросила она.
– Да.
Эстелла кивнула.
– Наверное, мне полагается дать тебе совет, но не могу сообразить, какой.
Они молча сидели, держась за руки, торт рядом, пока Эстелла пыталась вспомнить.
– Мы с твоим отцом всегда были очень счастливы. Он, – она запнулась, подбирая точное слово, верное объяснение тому, что было по существу необъяснимо – что она просто не может представить себя без этого человека, – он «незаменимый». – Она поджала губы, не удовлетворенная подобранным определением. – Но это судьба, конечно. Тут ничего нельзя поделать. Она как кошка – ни за что не приходит, когда зовешь. – Она вздохнула и прислонилась к изголовью. – Может, и у вас с Тедом тоже будет судьба.
Для Энн это прозвучало как название болезни.
– Почти так же хорошо счастье, – продолжала Эстелла, прикрывая глаза. – Вы наше счастье, ты и Сэнди. Мои прекрасные маленькие девочки, – ее губы шевелились вяло и сонно. – Я считаю, мы должны устроить для вас вечеринку. Кого нам пригласить?
Энн потихоньку выскользнула из комнаты, в то время как Эстелла, подхваченная потоком давно забытых имен – однокашников Энн по детскому садику, друзей своего собственного детства из Буффало, впала в мечтательную дремоту.
Лишь однажды Сэнди сказала Джонатану:
– Тебе не кажется, что ей нужно видеться с кем-нибудь? Тебе не кажется, что нам следует как-то помочь ей?
И он мгновенно влепил ей пощечину.
– Единственное, в чем нуждается ваша мать, – это я, – сказал он.
Закончив училище, Энн устроилась работать в больницу, в отделение нейрохирургии. Место было не слишком веселое, часто менялся младший персонал, сестры быстро уставали от большого количества смертей, к которому они не были готовы, сколько бы ни изучали труды Кюблер-Росс. За исключением нескольких пациентов со смещенными позвонками, большинство лежало с опухолями мозга, аневризмами или параличами. Каждое утро по всему этажу были слышны вопросы, которые задавали больным: «Вы знаете, какой сейчас год? Вы помните, кто у нас президент?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108