Но так не плакала ни разу – горько, навзрыд.– Оливия…Она уткнулась в колени, но не могла унять слез. Саймон ничего больше не сказал – просто сел рядом и обнял.Прошло немало времени, прежде чем она перестала всхлипывать у него на груди, обессилев от горя и отчаяния.– Быстро же ты бегаешь, – пробормотал Саймон, и она бы рассмеялась, если б могла.– Она не должна была… умирать, пока… мы не встретились с ней, – прерывисто сказала Оливия. Он погладил ее по голове, взъерошив ей волосы. – Я хотела, чтобы она увидела Тесс, полюбила ее… И меня… И мы бы тоже полюбили ее.– Конечно.– Я ничего о ней не знала. Не знала, что она пила.– Оливия, все кончено. Не терзай себя.– Господи, все напрасно! – воскликнула она, внезапно рассердившись и на себя, и на мать.Он не спорил с ней, продолжая гладить по голове. Оливия взглянула на него.– Она меня не любила.– Это не так, – возразил Саймон.– Откуда ты знаешь?– Мать не может не любить своего ребенка. Но иногда ей трудно выразить свою любовь.– Почему?– На то есть свои причины.– Все дело во мне. Я появилась не вовремя и все делала не так.– Нет, ты тут ни при чем.– Откуда тебе известно?Он крепко обнял ее и сказал:– Я не знал твою маму. Но я знаю, что матери всегда любят своих детей. Взять, к примеру, тебя и Тесс. Ты любишь ее, хотя она далеко не ангел и характер у нее не мед, но ты не променяешь ее на все сокровища мира. Вот что такое материнская любовь. Твоя мама тоже любила тебя. Если она не показывала свою любовь, то причины в ней, а не в тебе.Оливии хотелось верить Саймону, глядя в его глаза – такие же синие, как небо в предрассветные часы. Ей хотелось верить ему и никому другому.– Может быть, если бы она увидела меня такой, какой я стала, какие люди меня окружают, увидела, что я заботливая мать, что у меня есть работа… может, она полюбила бы меня хоть немного…Но Кэрол Джонс умерла. Так говорилось в свидетельстве о смерти. Так сказал Томас Хоуп. Бессмысленно сомневаться в его словах. И изменить ничего нельзя – не помогут даже фантазии, излюбленный способ ухода от реальности.Сердце Оливии сжалось от боли, и ей снова захотелось обнять дочку.– Я должна идти, – прошептала Оливия, высвобождаясь из объятий Саймона и вытирая слезы с лица. Он был рядом, и это придавало ей уверенности, как и ранее присутствие Натали и Сюзанны.Что ж, раз изменить ничего нельзя, пусть будет так, как есть.
Вечером они с Тесс открыли три коробки. Там оказались фотографии Кэрол и Оливии, отдельно – фотографии только Оливии, а также ее школьные тетрадки (вероятно, лучшие, судя по оценкам), бирочка из роддома – такая крошечная, что Оливия с трудом могла представить, что она висела у нее на щиколотке, – и осколок гипса, который она носила, когда сломала руку в семилетнем возрасте.В одной из коробок они обнаружили подсевший корсаж. Оливия надевала его под выпускное платье – платье, которое Кэрол не покупала ей и так и не увидела.– И как она все это сохранила? – выдохнула Тесс, перебирая вещи. – Вот молодец!Оливия не стала возражать. Может, Саймон и прав – мать действительно любила ее, но обстоятельства помешали им встретиться. И если Кэрол пропустила собственный выпускной вечер, потому что была беременна, наверное, ей не хотелось участвовать в празднике Оливии. И все же сохранить корсаж, выудив его из кучи старья, было и в самом деле очень мило с ее стороны. Так что пусть Тесс думает, что так оно и было.– Да, она молодец, – сказала Оливия, обнимая дочь.– Не плачь, мама. Не люблю, когда ты грустная.– Я так счастлива, что у меня есть ты.– Ой, не прижимай меня так крепко – мне больно!– Прости, – сказала Оливия и отпустила Тесс. – Что у нас еще есть?В коробках лежали две вязаные шерстяные шали – одна зеленая, другая голубая. Оливия похолодела – откуда мама могла знать их любимые с Тесс цвета? Она обшарила дно коробки в поисках записки, но ее там не оказалось.Тесс вытащила сумочку на молнии с дешевой бижутерией и пришла от нее в полный восторг. Кроме того, в коробке оказался ежедневник с металлической застежкой.– Открой его, мама.Оливии не хотелось читать дневник при дочери, и она отложила его в сторону. Но любопытство победило, и она все же расстегнула застежку. Первая страница была пуста. Вторая и третья тоже. Оливия пролистала до конца, но в ежедневнике не было ни строчки.– Ничего? – разочарованно протянула Тесс.Оливия снова пролистала книжечку и осмотрела титульный лист. На нем было аккуратно выведено чернилами от руки: «Кэрол Джонс».– Зачем ей был нужен дневник, если она в нем ничего не записывала? – удивилась Тесс.Оливия тоже подумала об этом. Ну как можно сначала подать надежду и тут же ее отобрать? Не хочется думать, что Кэрол могла поступить так жестоко.Ей вспомнились слова Саймона: «Твоя мама тоже любила тебя. Если она не показывала свою любовь, то причины в ней, а не в тебе».– Наверное, она тоже страдала дислексией, – предположила Оливия. – Ты тоже не очень-то любишь писать.– Я буду писать в этой тетрадке.Значит, пустой ежедневник может обрести вторую жизнь?– Видно, она положила его сюда для тебя.Тесс радостно встрепенулась:– Правда?– Да, я так думаю, – сказала Оливия. И действительно, лучшего наследства для Тесс нельзя было и представить.Дочь обрадовано прижала ежедневник к груди.Оливия достала из коробки последнюю вещь – маленький кожаный фотоальбом на две фотографии. Тесс, затаив дыхание, смотрела на снимки.– Кто это? – прошептала она.Эти лица были незнакомы Оливии. На снимках Натали она их тоже не встречала. Да и глупо было воображать себя родственницей Сибрингов. Пришло время взглянуть правде в глаза.– Может, это моя бабушка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105