– Я всегда так себя чувствовала, – чуть слышно сказала она.
Он не нашелся, что ответить. Какое-то время они ехали молча, затем Иден снова заговорила:
– Там во время бури… когда ты обнял меня… Было так здорово, Джоул. Мне даже показалось, что со мной что-то произошло.
– Что?
– Не знаю… что-то. – Ее глаза были устремлены в синеву наступавшего за окном автомобиля вечера. – Я почти поверила в волшебную силу радуга.
– Но тебя не проведешь, верно? – проворчал он.
– Не пойму я тебя. Ты меня выкрал, посадил как собаку на цепь… Один раз чуть руку не сломал… И вдруг среди грозы заявляешь, что я красивая и драгоценная. – Она взглянула на его орлиный профиль. – Ты ведешь со мной душеспасительные беседы о наркомании. Не кажется это тебе несколько странным? А? Никак не могу взять в толк, чего ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы, выйдя отсюда, ты забыла про героин.
– Почему?
– Да потому что ты не такая, как все, – начал злиться Джоул. – У тебя есть голова на плечах, есть характер, есть задиристость. Ты не можешь просто так лечь и ждать, когда сдохнешь!
– Какого черта! – Она передернула плечами. – Все равно скоро на нас сбросят атомную бомбу…
– Никто не собирается сбрасывать на нас никаких бомб.
– Собираются. Так что все мы превратимся в радиоактивный пепел.
– По крайней мере, это не повод, для того чтобы колоть себе всякое дерьмо.
– Да, не повод. Но это помогает мне успокоиться.
– Скорее, если бы ты действительно больше беспокоилась, ты меньше думала бы о дозе.
– А если бы я больше ширялась, – улыбнулась она, – я бы меньше беспокоилась.
– Не понимаю, – сокрушенно проговорил он, – как ты до этого дошла. Почему ты не бросила наркоту, когда увидела, что она затягивает тебя?
– Ну… ты не думаешь, что она затягивает тебя. Сначала не думаешь. Скорее тебе кажется, что все это просто баловство. После первых нескольких уколов ты чувствуешь себя великолепно. Это потрясающе. Ну прямо-таки медовый месяц. И с каждым разом ты все ближе к небесам. Потом ты опускаешься на землю и говоришь себе: «Вот это да!» А потом тебя начинает трясти. Когда кайф проходит, все вокруг кажется неприветливым, гнетущим. Ты смотришь в зеркало и видишь свое растерянное, затравленное лицо. И вот ты уже начинаешь чувствовать себя по-настоящему хреново. – Она проглотила слюну. – У тебя все болит, тебе страшно. И ты снова тянешься к игле, хотя знаешь, что, когда кончится действие дозы, тебе опять будет плохо. Но ты убеждаешь себя: «Наплевать! Буду загибаться, ширнусь еще раз». А потом еще раз. И ты уже «торчишь» постоянно. Уже не выходишь из кайфа. Тебе хорошо. И ты знаешь, что, если надо, в любой момент сможешь ширнуть себе очередную дозу. А мне и ходить-то никуда не надо было. Расти всегда был тут как тут.
– И делал с тобой что угодно, – с горечью сказал Джоул.
– Возможно. – Она снова проглотила слюну. – А потом ты понимаешь, что попался. Но ты счастлив. Тебе нравится быть рабом. Тебе уже ничего больше не хочется. Ты даже не замечаешь, что твоя жизнь из цветной превращается в черно-белую. Тебя уже ничто не колышет, кроме того, что происходит в твоем мозгу. Но наркотик уже не так сильно действует на тебя, кайф проходит так быстро, что ты не успеваешь как следует насладиться им. И ты начинаешь колоться только для того, чтобы облегчить страдание. Ты уже не можешь без дозы и вынужден ширяться постоянно. Каждые несколько часов. Вот откуда у меня столько дырок на ногах. – Ее голос так дрожал, что она была не в состоянии нормально говорить. – Я кололась все время… Не прекращая… Чувствовала себя… – Она разрыдалась, отчаянно, беспомощно, закрыв лицо руками.
Джоул остановил машину и обнял ее за плечи. На него нахлынуло чувство глубочайшего сострадания к ней, чувство обиды за нее, за то, что она сделала с собой. Она плакала навзрыд, а он крепко прижимал ее к себе.
– О, черт, – захлебываясь слезами, сказала Иден. – Это так ужасно. Я больше не хочу возвращаться к героину, Джоул. Я больше никогда… никогда не хочу… возвращаться к нему.
– Ты не вернешься.
– Но я… я такая… слабая. Мне так страшно.
– Иден… – Неожиданно для себя Джоул стал покрывать поцелуями ее лицо, ее брови, ее щеки, глаза, чувствуя на губах соленый вкус слез. – Ты не вернешься к нему, Иден, – шептал он. – Не вернешься.
Коста-Брава
Де Кордоба ожидал Мерседес возле бассейна, задумчиво глядя в кристально-чистую голубоватую воду. К нотариусу она поехала одна, не пожелав, чтобы кто-либо ее сопровождал, даже Майя.
Когда Мерседес наконец вернулась, она была очень бледна, однако держалась прямо, и ее правильное овальное лицо ничем не выдавало ни горя, ни душевного волнения. Полковник поднялся ей навстречу. Она посмотрела ему в глаза.
– Дело сделано.
Он воздержался от выражения сочувствия или жалости: ей бы это не понравилось.
– Когда у вас будут деньги?
– Завтра утром. Они переведут их в Цюрих.
– Отлично.
– Мой банкир позвонит в нотариальную контору и подтвердит, что сумма получена, а потом мы подпишем бумаги.
– Понятно.
– За дом и все его содержимое нам дают два миллиона. И еще миллион мне удалось занять. Так что теперь у меня есть вся сумма.
Он кивнул.
– Ну вот мы и приближаемся к концу, – тихо добавила Мерседес.
– Да. Молю Бога, чтобы это было так.
– Настало время дать объявление в «Нью-Йорк таймс».
– Я сейчас же позвоню в редакцию.
– Благодарю вас, Хоакин, я бы хотела, чтобы деньги в Америку отвезли вы и чтобы вы забрали у этого человека Иден и привезли ко мне. Вы сделаете это?
– Конечно. – Он снова кивнул. – Я доставлю ее вам.
– Спасибо. – Мерседес села рядом с ним. На ней был безукоризненно сшитый строгий костюм, на руках – черные перчатки, которые она сняла и бросила на пол, словно ей пришлось дотрагиваться ими до чего-то грязного и мерзкого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122