Они останутся и будут цвести, когда меня не станет.
Неужели Фрэнсис ведет разговор не с обожаемым отцом, а с больным стариком с помутившимся разумом? Ей впервые стало как-то не по себе наедине с отцом. Куда подевалась неотлучная Лили?
– Вы обе, ты и Блэр, доставили Клио много трудных минут. Вы были слишком похожи на свою мать. И не подпускали Клио близко к себе. Не находили с ней общего языка.
Возмущению Фрэнсис не было предела, она с трудом сдержала себя. Нельзя обрушить на сломленного горем больного отца правду об отношении мачехи к его дочерям. Ей хотелось тут же встать и уйти, хлопнув дверью, но она сделала попытку вернуть разговор в прежнее русло:
– Значит, ты хочешь, чтобы я заказала только белые цветы?
– Нет, зачем же? Клио любит разные цветы, но только бледных тонов. Ни в коем случае не пурпурные и не ярко-оранжевые. Алый цвет мы вообще не любим…
Когда у него вырвалось слово «мы», из глаз старика покатились слезы. Это «мы» имело огромное значение. Фрэнсис оно больно задело. Когда пара – мужчина и женщина – проводит долгие годы вместе, делит все – стол, кров, кровать, радости и беды, – они скрепляются намертво, словно цементом, и живут, дышат и мыслят одинаково. И она, Фрэнсис, имела такой шанс в жизни, но упустила его, порвав с Пьетро ради стремления отстоять свою самостоятельность, якобы неповторимую личность, и в награду вдоволь накушалась одиночеством.
Слеза скатилась по щеке Ричарда и упала на фотографию. Фрэнсис потянулась, чтобы стереть ее, но отец поспешно, хоть и немощными пальцами, перевернул снимок и отер его о плед. Потом он снова повернул фотографию и уставился взглядом в изображение Клио.
– Все счета направь сюда, на этот адрес. Блэр их оплатит, – распорядился он.
Фрэнсис не могла скрыть своего удивления:
– Разве ты уже говорил с Блэр?
– Она приезжала ночью. Было темно, но я не спал. Она пригнала машину Клио из «Фейр-Лаун».
– Она была одна?
– Здесь была одна, но кто-то ждал ее снаружи. Лили тебе скажет, кто это был. Она обещала еще заехать сегодня попозже, взять чековую книжку и помочь с организацией похорон.
Фрэнсис хорошо помнила их вечерний разговор с Блэр. Та вовсе не собиралась куда-то ехать, а уж тем более мчаться среди ночи к отцу, утешать его и предлагать свою помощь. Блэр вполне могла подождать до утра. Что заставило ее так резко изменить свои планы?
– А где намечено прощание? – поинтересовалась Фрэнсис, испытывая ощущение человека, опоздавшего на поезд.
– В храме на дюнах. В среду. Ты ведь знаешь, что легче тому, кто ушел из жизни, чем тому, кто остается. Мы с Клио это испытали, когда потеряли Джастина.
Фрэнсис захотелось приблизиться к отцу, дотронуться до него, вложив в этот жест вновь вспыхнувшую нежность к старику, но бодрый девичий голосок нарушил их уединение. Веснушчатая девица в уж слишком вызывающе обтягивающей ее округлости медицинской форме возникла из сумрака с подносом. Запах горячих тостов и куриного бульона сопровождал ее появление.
– Куда же подевался мой пациент? Я его обыскалась наверху, а он, такой прыткий, оказывается, уже здесь. Не пора ли подкрепиться? А вы, должно быть, Фрэнсис Пратт?
У молодой медсестры был явный ирландский акцент.
– Меня зовут Мэри. Я замещаю Лили. У нее сегодня выходной, но она им не воспользовалась, а поехала в город исполнять кое-какие поручения. Нам теперь прибавилось хлопот на ближайшие дни, но мы очень скорбим по миссис Пратт. Мистер Пратт обычно кушает у себя наверху, но раз вы здесь… – Она опустила поднос на столик, с которого Фрэнсис поспешно убрала свой блокнот. – Угощайтесь, пожалуйста. Тут с лихвой хватит на двоих. А я быстренько принесу вам прибор.
– Нет, спасибо, не утруждайте себя, – остановила ее порыв Фрэнсис.
– Как хотите. – Мэри взяла поднос и примостила его на коленях у Ричарда, проверила тормоза на его кресле и убрала упавшую на лоб прядь.
– Мне остаться с вами, пока вы кушаете?
Ричард движением головы указал ей в сторону лестницы. Мэри послушно проследовала мелкими шажками по мраморному полу в мягких тапочках на резиновой подошве. Ричард не притрагивался к еде, только смотрел на нее. Фрэнсис тоже, словно загипнотизированная, уставилась на блюдце с ломтиками сыра, на вареный картофель, румяные тосты и чашку куриного бульона, от которой поднимался пар.
О чем ей говорить с отцом? О еде? Может быть, ей следовало разделить с ним трапезу?
– Почему ты не вышла замуж за Пьетро?
Вопрос отца грянул как неожиданный выстрел, и пуля точно попала в цель. Фрэнсис даже задохнулась и не нашлась сразу что ответить.
Семь лет прошло после их окончательного разрыва. Пьетро настаивал на ее переходе в католичество, твердил о незыблемости уз, которые накладывает на семейную пару церковный брак. А она выскользнула как-то голышом из постели, наспех оделась и удрала куда-то, где ее никто не ждал, не согревал теплом… кроме разве парочки любимых собак.
– Это давняя история. Зачем ворошить прошлое? – ответила она отцу.
– Мне всегда было интересно – почему?
«А ты хоть однажды спросил меня об этом?» – захотелось крикнуть Фрэнсис, но она сдержалась.
– Он был слишком ревностный католик? – настаивал непонятно зачем отец.
Может, в самом деле лучше, что отец отвлекся от темы похорон и занялся чуть ли не археологическими исследованиями в прошлом своей старшей дочери? Даже его речь стала внятней, хотя все произнесенные слова разделялись мучительно долгими паузами.
– Можно сказать, что мы просто не очень-то подходили друг другу, – нашла самое нейтральное объяснение Фрэнсис.
– Пьетро несколько раз намекал – такое у меня, по крайней мере, сложилось впечатление, – что религия была причиной вашего разрыва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123