Может, она в письмах к Пат упоминала о своей болезни?– Пат сказала бы мне об этом.– Да, очень странно… Надеюсь, однако, что все не так страшно, как кажется; сиделка, наверно, всполошилась из-за какого-то пустяка, с перепугу дала вам телеграмму. Помяните мое слово, Дэйв, Пат через неделю вернется, и окажется, что все обошлось благополучно.Сэм взял с меня слово, что я сразу позвоню ему, как только получу какие-нибудь вести от Пат, и после завтрака мы сразу расстались: он вернулся к себе в банк, а я сел за баранку. На обратном пути не было никаких происшествий. Мне не терпелось скорее добраться до дому, где меня наверняка должна была ждать телеграмма: мы с Пат договорились, что она известит меня, как только повидает Роз.Но почтовый ящик был пуст, и соседи сказали мне, что с телеграфа никто не приходил. Меня это немного огорчило, но по размышлении я усмотрел в этом добрый знак: если бы Патриция нашла мать в плохом состоянии, она дала бы мне телеграмму немедленно.На другое утро телеграммы тоже не было. Я напрасно прождал до половины десятого, потом позвонил на почту; мне ответили, что телеграммы не было, и я попросил почтового служащего позвонить мне в банк, как только она придет. В банке на меня навалилась куча дел, и я лишь к обеду спохватился, что так никто мне и не позвонил. Дела, как назло, были пренеприятные: в частности, надо было решить, как поступить с бухгалтером, на которого пало подозрение в подделке подписей; мой помощник настаивал на увольнении, но мне ужасно этого не хотелось, и мы в конце концов решили еще некоторое время подождать; в результате у меня не было времени пойти позавтракать, и я попросил принести мне в кабинет несколько бутербродов. В три часа я вдруг подумал о Пат. Я очень удивился, что так надолго забыл про нее, и стал себя упрекать. Позвонил на почту и был поражен, когда узнал, что для меня по-прежнему ничего нет.Ничего не было ни в тот вечер, ни назавтра, ни в следующие дни. Ни телеграммы, ни звонка, ни письма – ничего. Первые двое суток я еще не беспокоился. Как это ни покажется странным, но у меня и мысли не возникло, будто с Пат может что-то произойти. Скажу откровенно, если я что и чувствовал, то только обиду: я, конечно, понимал, что Пат сейчас не до писем, но ведь телеграмму-то из каких-нибудь трех слов, только чтобы меня успокоить, она могла дать! Самое горькое было то, что она не выполнила обещания – поклялась, что сразу по приезде будет мне телеграфировать, и вот, впервые за всю нашу совместную жизнь, Пат не сдержала слова.Но в воскресенье я все же начал немного тревожиться. Я вообще не умею сидеть сложа руки, праздность действует на меня угнетающе. Наши уик-энды всегда были чем-то заполнены; летом мы обычно выезжали с палаткой на северный берег Мичигана или в район Великих Порогов, а зимние воскресенья проводили у друзей в Чикаго или в Сент-Поле; много раз в течение года мы уезжали с пятницы до понедельника в Нью-Йорк, ходили по магазинам, бывали в театре. А если мы оставались в Лейквью, здесь тоже находилось всегда какое-нибудь дело: вымыть автомобиль, подстричь розовые кусты Патриции, привести в порядок библиотеку… И вообще когда вы любите друг друга, как мы с Пат, это поглощает вас целиком и для скуки просто не остается времени.Но в это воскресенье оказалось, что делать мне совершенно нечего, да мне и не хотелось что-либо делать. Могу сказать, что с этого дня я понастоящему начал страдать. Поначалу еще не очень сильно, пока еще как-то неопределенно, неотчетливо, но душевное равновесие я уже утратил. Я потерял тот интерес, тот задор, с каким прежде относился к жизни. Этой жизнерадостности я так больше и не обрел…Вечером меня вдруг пронзила страшная мысль, болезненная, точно укус осы: а вдруг с самолетом Пат произошла катастрофа? Ведь все эти дни, начиная с четверга, я почти не заглядывал в газеты и не включал радио. Хотя такую вещь, как авария пассажирского самолета, я вряд ли бы пропустил, уж кто-нибудь мне об этом непременно сказал бы… Но где и каким образом получить точную информацию? Я позвонил в авиационное агентство, но в этот час оно уже было закрыто. Позвонил на милуокский аэродром и узнал, что за последние дни не произошло ни одной аварии; но, когда я попросил подтвердить, что все пассажиры рейса Чикаго – Нью-Йорк – Лондон благополучно прибыли в пятницу на место, мне ответили, что для получения такого рода информации требуется время и в воскресенье это сделать трудно, поэтому мне советуют позвонить в авиационное агентство завтра утром. Нужно ли говорить, что я всю эту ночь глаз не сомкнул, безуспешно пытаясь уверить себя в беспочвенности моих страхов. Я встал на рассвете, принял сперва горячую ванну, а потом ледяной душ и, не надеясь больше на телефон, помчался в агентство. Разумеется, я приехал слишком рано, и мне пришлось прождать на улице около часа. Наконец появился служащий, я вошел, обратился к секретарше, она подозвала другую, и та позвонила в Чикаго.Через десять минут мои страхи были развеяны. Самолет, которым в четверг в двенадцать часов ночи улетела Пат, благополучно прибыл в Лондон; полет проходил нормально, машина приземлилась в лондонском аэропорту в шесть вечера по Гринвичу, и миссис Патриция Тейлор значилась в списках прилетевших и прошедших через контроль пассажиров. Я почувствовал такое облегчение, что чуть не расцеловал всех подряд – секретаршу, лифтера, швейцара. На улице я с трудом удержался, чтобы не запеть во все горло. Конечно, кое-что оставалось еще неясным, я по-прежнему не понимал, почему Пат молчит, но я выяснил главное: она жива и здорова.Час был еще ранний, и я зашел на почту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45