С одной стороны, мне хотелось, чтобы Кэтрин Крейн-Вильсон сумела мне помочь, сообщила как можно больше сведений, навела меня на след, каким бы неожиданным он ни оказался. Но, с другой стороны, мне было бы очень приятно узнать, что Пат не имела никакого отношения к тому сомнительному обществу, великолепным образчиком которого являлась миссис Крейн… И это второе желание, эта потребность верить в чистую и гордую Пат были настолько глубоки, что я почувствовал чуть ли не разочарование, когда услышал в ответ:– Нет, что вы! Я очень хорошо ее знала. Около двух лет она была моей самой близкой подругой. * * * Если бы я захотел полностью воспроизвести рассказ Кэтрин Крейн, мне не хватило бы этой тетради. Я пробыл с ней вместе – спешу уточнить: в самом благопристойном смысле этого слова – около шести часов. После недолгого и довольно слабого сопротивления она призналась, что ее муж в данный момент находится в дальней поездке (из чего я заключил, что никакого мужа у нее вообще не было, что Крейн – это фамилия, под которой она живет, и что категорический отказ Кэтрин и ее матери дать домашний адрес объяснялся причинами куда менее благовидными, чем боязнь семейного скандала) и посему она свободна и может со мной пообедать. Мы перебрались в кафе «Ройял» («Ах, такое изысканное заведение – там можно встретить писателей и актеров!») и ели тушеную баранину по-ирландски; потом перешли то ли в кафе «Лион», то ли еще куда и там пили кофе и завершили свой день в холле «Камберленда», то есть именно там, куда Кэтрин ни за что не желала прийти ко мне утром. Она уже порядочно выпила, ее чувствительность и ее простонародный выговор решительно о себе заявили, и я могу без ложной мужской скромности утверждать: пожелай я посягнуть на ее добродетель, я встретил бы очень слабый отпор. Но добродетель (или то, что от нее осталось) миссис Крейн-Вильсон меня совершенно не интересовала; меня интересовали ее воспоминания, относящиеся к героической поре 1943–1945 годов, и эти воспоминания я попытаюсь сейчас воспроизвести.Чтобы понять, каким образом Кэтрин и Пат, девушки столь разные, могли подружиться, наверно, нужно было бы вспомнить атмосферу, в которой жил Лондон в те годы. Но сам я провел войну на Тихом океане и могу высказывать на этот счет лишь гипотезы. Повествование миссис Крейн было довольно сбивчивым и невнятным, и она, разумеется, излагала лишь свою собственную точку зрения. Было вполне естественно, что такую девушку, как Кэтрин Вильсон, могло привести в восторг знакомство с «порядочными людьми», но куда менее было естественным (так по крайней мере я считал до последнего времени, но теперь мое мнение на этот счет начинает меняться), чтобы Пат могло чем-то привлечь общество мисс Вильсон и ее дружков…Они познакомились в конце 1943 года, в самый тяжелый период войны, на квартире одного члена парламента, лейбориста, чье имя Кэтрин категорически отказалась мне назвать, ссылаясь на то, что он до сих пор входит в палату общин и ей ни за что на свете не хотелось бы причинять ему неприятности. Квартира принадлежала члену парламента, но вечеринку устраивал его сын, юный франт, который, вместо того чтобы, как большинство его сверстников, сбрасывать бомбы на Германию, предпочел, числясь чиновником какого-то министерства, отсиживаться в Лондоне и кутить на папенькины деньги. Вообще, судя по рассказам Кэтрин Вильсон, в Лондоне в ту пору многие юнцы предавались кутежам; нравы «золотой молодежи» в изображении Кэтрин мне живо напомнили страницы «Мерзкой плоти» Ивлина Во.Насколько я мог догадаться, родители Кэтрин были мелкими лавочниками из Уайтчепела. Смазливая девчонка довольно рано стала обращать на себя пристальное внимание джентльменов, чьи намерения далеко не всегда отличались чистотой и невинностью; прибегая к обычному в таких случаях красноречию, эти господа в конце концов убедили ее в том, что она создана для театра. Семнадцати лет Кэтрин решила вступить на стезю искусства; благодаря своей энергии (и, разумеется, покровительству некоторых особ) она вскоре получила место статистки в Ковент-Гарден, а потом и несколько маленьких ролей в разных театрах Хеймаркета. Там и открыл ее сын лейбористского члена парламента, и она стала душой вечеринок, которые проходили в доме почтенного политического деятеля на Кэрзон-стрит между полуночью и четырьмя утра, о чем законный владелец квартиры, разумеется, не подозревал. Эти вечеринки (мне больно об этом писать, поскольку в них участвовала Пат, но рассказ миссис Крейн не оставлял на сей счет никаких сомнений) чаще всего перерастали в настоящие оргии: много пили, много смеялись, а когда начинали завывать сирены воздушной тревоги, в убежище никто не спускался; гасили свет, и наступала тишина, – «тишина, прерываемая вздохами», как безжалостно уточнила Кэтрин.Публика на этих сборищах была самая разношерстная – сынки из богатых семей, по болезни, действительной или мнимой, освобожденные от воинской службы; спекулянты с черного рынка (об этих вещах Кэтрин говорила намеками), актеры, писатели, а также субъекты, чье социальное положение миссис Крейн затруднялась определить. Шла война; у всех этих людей было чувство, что жить осталось недолго и моральными нормами можно пренебречь.Каким образом Пат проникла в эту среду? Кэтрин не смогла мне этого объяснить. Роз всегда мне говорила, что Пат всю войну работала сестрой милосердия в военных госпиталях и если она неохотно рассказывает об этом периоде своей жизни, то делает это только из скромности, потому что она вела себя как настоящая героиня.– Может быть, Патриция и была раньше медсестрой, – сказала мне Кэтрин Вильсон, – но, когда Тед впервые привел ее на Кэрзон-стрит, она уже в госпитале не работала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45