Я же стал видеть в себе крохотную козявку, которая уже третью сотню лет с блеском отплясывает перед истекающими слюной каннибалами…

Собеседник остановил свою речь. За окном луна скользила голубым лучом по диску пробегающей мимо пустыни. Духота чуть умерилась, и я уснул под барабанчики невидимого под колёсами механического ударника.
Где-то под утро я проснулся. Всё вокруг ещё пребывало в густых сумерках, но луч луны как-то напрягся, сделался сталистой поблёскивающей дорожкой от окна через пустыню к чёрной выси. Колыхалась в окне занавеска, как будто из него вынули стекло, и ветер предутрия свободно обозначал себя в шелесте развешанных одежд, газеты, оставшейся на столе под бутылками и остатками ужина.
Женщины не было на соседней полке. Не было и моего попутчика. Мне подумалось, что нереальный мой собеседник совершил очередной свой благородный подвиг. Позабыв свои странные рассуждения о жизни насекомых, либо отодвинув их на время, он, видимо, увёл женщину к звёздам. По лунной дорожке, которая широкой своей сталистой лентой оперлась о край раскрытого окна нашего вагона. Мне даже показалось, что далеко в выси, у края луны, я вижу сияющее пятнышко, которое наверняка должно было быть той женщиной.
С такими мыслями я уснул. Проснулся я опять, когда поезд уже приближался к Актюбинску. Я взглянул на окно. Запылённое стекло было на месте. Солнце уже заполняло духотой наше маленькое купе. Жена ещё спала. Соседа не было, а на столе… Сначала я думал, что мне почудилось. На откидном вагонном столике стояла… голова женщины. Той самой, что подсела к нам ночью, и которая плакала. Неестественно как-то стояла. Неправдоподобно. Живые головы так не могут стоять, а эта была, как живая, с широко раскрытыми и - о, кошмар! - счастливыми глазами! Не было ни следов крови, ни следов насилия. Как какой-нибудь Пушкин скульптурный, или Вольтер, выставленный для интерьера на подрагивающем столике.
Я собрал всё обладание себя и тихо спустился на пол. В принципе, всё закономерно. Всё к тому триста лет и шло. От Казановы до Чикатило один шаг. И мой романтический сосед его сделал. Я тихо-тихо, аккуратно-аккуратно прикрыл страшную голову полотенцем, чтобы со стороны выглядело вполне естественно, как деликатное сокрытие беспорядка после еды, благо волосы женщины не оказались слишком длинными. Поезд уже въезжал на станцию, и я быстро разбудил жену и чуть не на руках вынес её, вместе с чемоданом, в тамбур.
На перроне я оставил её на время и попросил толстого милиционера пройти в наш вагон, чтобы засвидетельствовать жуткое происшествие…
Но… не было головы ни на столе, ни под столом. Ни на полке, ни в ящике под сидением. Ни крови, ни головы. Только газета с огурцами, скорлупой от яиц и пустой бутылкой А/О «Кристалл» - «желаем вам хорошего настроения!».
- Жарко было в вагоне, да? - участливо спросил меня милиционер.
- Да, жарко, - ответил я.
На перроне стояла жена. Она улыбнулась мне, когда я направился к ней из вагона. Улыбнулась, и я увидел странное сияние вокруг неё. Мне даже показалось, что чуточку она стала выше, приподнялась над толпой.
- И, правда. Душное утро. Жаркая ночь, - холодеющей спиной подумал я…

15.12.97г.

ЗАПИСКИ ПУТЕШЕСТВЕННИКА

Дикие места, дикие. За сто вёрст, почитай, ни единой живой души. В 1983 году закон запретил отлавливать в степях одиноких путников и съедать их втихомолку в целях экономии поголовья общественного стада. Закон жутко ударил по стаду.
Вам трудно представить условия, в которых оказался Ваш кроткий рассказчик. Уже наутро, проснувшись в гостинице «люкс» восточного типа, Ваш покорный слуга почувствовал деликатные укусы в области, откуда у людей берут обыкновение расти ноги. Я имел тут в виду переднюю, фасадную часть человеческого тела. Ввиду того, что пропаганда жутко запугала мою легко ранимую психику, я сразу же подумал, что у меня какой-нибудь СПИТ, и скрупулёзно попытался отыскать призднаки страшной болезни. Их оказалось восемь, и у каждого были лапки. Поскольку я точно знал, что против этой зарубежной болезни никто ещё ни фика не придумал, то мысли меня сразу посетили самые грустные…
Все восемь призднаков я заключил в стеклянный флакончик, а сам сел писать завещание. Дома, в областном центре, в холодильнике у меня осталось около килограмма ливерной колбасы, которую я покупал в магазине, будто бы, котику Пушку. В очереди я всем так и объяснял, что у меня есть котик, зовут его Пушок, и он любит именно ливерную колбасу. А сам приходил домой, закрывал плотно ставни и двери и жарил колбаску с луком, а затем употреблял её в пищу. Рядом со мной колбаску кушал и котик Пушок, однако для него диетического продукта я не поджаривал и лука на него не тратил. Друзьям, близким и родственникам я завещал всю мою колбаску из холодильника, а, вместе с ней, и котика. Переднюю лапку Павлику, заднюю - Валере, головку - Горбачевскому.
Пока я был занят формальностями юридического характера, все мои призднаки покинули стеклянную банку и разбрелись по сельской местности. Уже к обеду секретарша директора совхоза энергично двигала внимательной пятернёй по фасадной части своего тела в том месте, откуда выросли её кривые чёрные ноги. И солнце ещё не коснулось линии пустынного горизонта, как сами собой потянулись в карманы брюк руки самого директора совхоза.
Таким нехитрым образом, уже через сутки, мои призднаки распространились по всему хозяйству, и, не покладая рук, с утра до вечера, рачительно шевелилось его мирное население, достигшее половой зрелости.

Вы, конечно, догадываетесь, что так просто не то, что СПИТ, а и чирей нигде не соскочидт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143