— Чтобы спускаться с очень крутых склонов. Можно сказать, с отвесных склонов.
— Ты имеешь в виду какой-то конкретный склон? — спросил Альбинос, взял стакан из темного стекла и сделал глоток чая.
— М-м-м… Да.
— Южный склон Крумкола? — не глядя на меня, уточнил Альбинос и сделал еще глоток.
— Ты отгадал.
— Не ты один хочешь оттуда спуститься. Такое желание возникает почти у всех новичков. Не боишься сломать себе шею?
Альбинос пристально смотрел на меня. Я подумал, что эта его привычка оставляет впечатление, с одной стороны, прямолинейности и открытости характера, а с другой — вызывающей агрессивности.
— Хорошо, я тебя научу, — произнес он.
За окном окончательно стемнело. Начал завывать ветер.
— Метель, — произнес Альбинос. — Это хорошо. На склоны нанесет много снега. И тебе будет легче.
— Легче учиться? — уточнил я, подливая себе чая.
— Многим не хватает на это целой жизни. Одним — ума. Другим — смелости… Я еще не знаю твоих способностей.
Лера принесла плед и накрыла им плечи Альбиноса.
— Если идет снег, значит, опустится температура? — спросила она его.
— Не обязательно. Иногда снег является предвестником теплой погоды.
Он встал из-за стола, недвусмысленно давая понять, что пора и честь знать. Мне пришлось тоже подняться.
— Лера проводит тебя в твою комнату, — сказал он и подошел к окну, деланно всматриваясь в ночную мглу.
Мы с Лерой вышли в коридор. Я почувствовал легкое движение холодного воздуха — наверное, где-то была открыта форточка. Света от двух медных «факелов» для всего коридора явно не хватало. С трудом можно было разглядеть темные двери с медными фигурками. Теперь я понял, почему комнаты были обозначены не цифрами.
— А тебе здесь не страшно одной? — спросил я.
— Одной? — удивилась Лера и пошла впереди меня в самую мрачную часть коридора. — А с чего ты взял, что я здесь бываю одна?
— Так, подумалось, что вдруг ему надо будет куда-то уйти… Значит, вы живете здесь вдвоем?
Лера не ответила. Она остановилась напротив двери, на которой с превеликим трудом можно было разглядеть фигурку птички.
— Вот твоя комната, — сказала она, но не открыла дверь и не показала мне кровать, как следовало бы поступить хозяйке дома. Мне показалось, что Лера боится остаться там со мной наедине. Она уже повернулась, чтобы уйти, как я взял ее за руку.
— Спасибо за комбинезон. Мне он очень понравился. Я полдня сегодня переживал, что не увижу тебя больше и не смогу вернуть тебе долг. Значит, я должен тебе за комбинезон, плюс сто долларов, которые ты дала мне в баре, и еще плюс тысячу евро…
— Какую тысячу евро? — — удивилась Лера, как мне показалось, не слишком убедительно.
— Что значит «какую», — пожал я плечами. — Которую ты положила в карман комбинезона.
— Я ничего тебе не клала… — Она опустила глаза.
— Странно, — ответил я, уверенный в том, что девушка лжет. — Когда я расплачивался за доску, нашел в нарукавном кармане тысячу евро.
— Откуда у меня евро? — пожала плечами Лера. — Действительно, откуда у тебя может быть европейская валюта? — пробормотал я и взялся за тяжелую и холодную дверную ручку. — Это она французам нужна. Или, скажем, немцам…
Мы оба рассмеялись. Лера повернулась и пошла по коридору.
Моя комната была узкой, без окна. Лампочка, висящая у самого потолка на голом проводе, давала оскорбительно мало света. Большую часть комнаты занимали поставленные друг на друга столы, табуретки; в углах пылились какие-то скрученные в рулоны плакаты и наглядные пособия, похожие на трофейные знамена. На полу стояли кривые стопки потрепанных книжек и тетрадей. У самой двери меня ждала заправленная казенным одеялом койка. Я сел на нее, покачался под скрип пружин… Очень любопытная парочка. Очень любопытная…
Спать не хотелось. Я встал и принялся бродить по комнате. Нечаянно задел ногой стопку мятых тетрадок. Поднял несколько штук. В уголке каждой был наклеен бумажный квадратик с отпечатанными на нем фамилией и именем. «Лышенко Лена», «Шемеров Вова», «Дацык Алена»… Я открыл одну из них. Сначала мне показалось, что тетрадные листы исчерканы и изодраны бессмысленными каракулями. Но нет, это такой почерк. Очень плохой почерк, едва можно разобрать буквы. Слова идут вкось и вкривь, проваливаясь под строчку, взлетая над ней, наезжая на край листа и сваливаясь куда-то вниз… «Я человек. Я человек. Я человек. Я человек. Я человек…» Я перевернул измочаленную шариковой ручкой страницу. На второй то же самое, тот же бесконечный ряд самоубеждения: «Я человек». И на третьей странице, и на четвертой… Я только на мгновение представил себе обиженного Богом ребенка, склонившегося над тетрадкой и выводящего своими неповоротливыми пальцами малопонятные ему слова, наполненные самым смелым и сильным утверждением. Сколько в каждом движении руки было невысказанной, неосмысленной жажды быть таким же, как все на земле!
Я присел и стал подбирать с пола раскиданные тетрадки. Тут обратил внимание на какой-то слабый посторонний звук. Я замер и прислушался. Кто-то поет… Нет, не поет, это больше похоже на плач. Да, кто-то плачет, всхлипывает, причитает… Я подошел к двери, мягко нажал на ручку и приоткрыл ее… Э-э, да это же голос Леры!
Я вышел в коридор, приблизился к двери комнаты, в которой ужинал. Голос Леры то становился громким и отчетливым, то притухал, и уже нельзя было разобрать ни слова… На некоторое мгновение воцарилась тишина. И вдруг снова, на высокой нервной ноте:
— Уже все, Альбинос! Уже все! Позвони Дацыку! Пожалуйста, позвони ему!.. Я же вижу, ты сам этого не хочешь! Не хочешь!
И снова донеслись до меня приглушенные рыдания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84