пять пятерок тайно подкинул врачу, который меня вылечил. С остальными поехал в Харьков. А там у меня «хмара». Любила меня по-кошачьи. Любила, пока деньги были. То шоколаду просит, то брошь, то перстенёк, то ножку поднимет и стоптанный каблук покажет – туфельки требует… Правду говорят: простота хуже воровства. Высосала она всё золото и… с другим закрутила. Что это? Жизнь? Нет! Суета сует и томление духа, как сказано в библии. Читали? – спросил Глазман Судакова, заканчивая свою исповедь.
– Не удосужился.
– Почитайте, там есть изюм в мусоре. Древние мудрецы и жулики состряпали такую книжищу. Ну, я пошел. Будьте здоровы.
…С последним дачным поездом, поздно ночью, Судаков уезжал в Москву. В вагоне дремали уставшие запоздавшие пассажиры.
«Какая у людей сложная жизнь и какие счастливые перемены! – размышлял Судаков. – И что может произойти с человеком, зависящим от общества, если он от него оторван и находится вне его? Гибель! Физическая, моральная гибель… Правду сказано: где труд – там и счастье. А для этих бывших преступников труд стал их спасением. Они познают на своём опыте, что в стороне от общества, без учения и труда нет жизни, нет счастья. Хотел бы я видеть вологодских ребятишек спустя годы, когда они, быть может, будут инженерами или учёными. С ними может статься. У них крепкая хватка и верная цель. Как разумно продумано Дзержинским большое и трудное дело перевоспитания правонарушителей. И как нелегко это достаётся воспитателям…»
Судаков не заметил, как остался один в вагоне. За вокзалом притихшая, опустевшая Каланчеевская площадь. Над Москвой спустилась холодная декабрьская ночь.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ПОСЛЕ двухнедельной практики в Болшеве – снова занятия в институте. У Судакова по всем предметам хорошие отметки. Способностями и старанием он выделялся среди однокурсников. У преподавателей был на хорошем счету. И, казалось бы, по жизни шагать обучился. Но споткнулся.
Однажды в разговоре с группой студентов Судаков резко поспорил. В ту пору материально жилось трудновато. В практике советской торговли существовали на одни и те же продовольственные товары различные цены: коммерческие, твердые, рыночно-спекулятивные, и вдобавок к этому были ещё «торгсины» – для тех, кто имел серебро и золото. Всё это студенту-коммунисту Судакову казалось крайне непонятным.
– Я считаю, – заявил он, – ненормальным расхождение цен на одни и те же продукты в одних и тех же условиях и местностях, не иначе, как результатом нарушения экономического развития, когда частное вступает в противоречие с общим, а экономика из базиса становится надстройкой над политическим базисом. Но это явление преходящее, временное…
Казалось бы, что ничего страшного он не наговорил. Но два студента-однокашника Ленька Иванов и Петька Громов взяли на заметку «нездоровые настроения» Судакова и сговорились состряпать на него заявление, свидетельствующее о политической зрелости, о бдительности и непримиримости заявителей и о несовместимости взглядов Судакова с его пребыванием в партии и в стенах института.
Заявление, составленное в резких тонах, с преувеличением, раздутием и искажением фактов, было подано в парторганизацию. На партсобрании при разборе этого вопроса напомнили, что Судаков весной этого года уже обсуждался за притупление бдительности в Вологде. Проголосовали – исключить Судакова из членов партии и из института.
Председательствовал на собрании один из заявителей – Громов. Одержав «победу» над Судаковым, «бдительный» заявитель тут же потребовал:
– Гражданин Судаков, сдайте президиуму ваш партбилет и покиньте собрание….
Как ни взволнован был Судаков, как ни горячился, выступая сбивчиво и резко, он всё же нашёл в себе силы сдержанно улыбнуться и сказать:
– Не Громов партбилет мне вручал, и не ему его у меня отбирать… Даже большинством голосов вы его у меня не отнимете. Есть высшие партийные инстанции. Окончательно вопросы о партийности членов – быть или не быть – решает партийная контрольная комиссия. Да, да, товарищ Громов, можете криво не усмехаться.
Собрание проголосовало вторично. Решение изменили: «Передать все материалы на товарища Судакова по данному делу в партийную комиссию».
Некоторые говорили, что Судаков «вылетит» из партии и не удержится в институте, а потому перестали его замечать. В общежитии с ним эти «некоторые» не разговаривали; при встречах в коридорах института отворачивались в сторону.
В этой обстановке Судаков пришел к мысли о том, что какое решение вынесет комиссия, то он и примет, как должное, но что в институте не останется, уедет куда-либо в отдаленный район.
Вспомнил он в эти дни своих старых череповецких друзей. Кое-кто из них уже успел окончить вузы, и молодые специалисты разъехались в разные концы страны. Он знал адреса многих товарищей и мог бы запросить их, где и на какие работы требуются люди. Но до разбора дела в парткомиссии не стал писать никому, кроме Вали Передниковой, окончившей кораблестроительный институт в Ленинграде.
Валя осталась на работе в конструкторском бюро при институте. Туда и отправил Судаков письмо, откровенное, душевное о всех своих переживаниях. Не были обойдены молчанием в письме и недруги-клеветники, желающие показной бдительностью поднять свой престиж в стенах института.
«Теперь, Валя, переживаю я душевную травму, – писал Судаков. – Хоть ни в чём себя виноватым не считаю, но какой-то повод для клеветы, видно, я сгоряча дал. Вся надежда на торжество справедливости…»
Завершалось письмо стихотворными строчками о чувствах автора их к Вале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97