ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
У них впереди был весь мир.Вадим знал, что мне дарить.Сидя в кресле, я пытался понять, почему мне так грустно. Как будто я расстаюсь со всеми этими вещами! Это ведь ерунда, я их увезу с собой на новую квартиру – в новый дом – и там, если придет фантазия, могу расставить их в том же порядке, что и здесь…И все-таки я понял. Я оставлю тут то, что увезти нельзя. Двор оставлю. Парк. Улицу, остановку на ней, стадион, знакомых. Ко всему этому я привык – и как раз всего этого с собой не взять.Уезжать не хотелось.Дотянувшись до центра, я толкнул в него диск «Hay», и Бутусов негромко запел для меня: Последний поезд на небоОтправится в полночьС полустанка, укрытогоШапкой снегов.Железнодорожниквернется в каморкуи уляжется в койку, не сняв сапогов… Надо было позвонить Вадиму, и я, не дослушав песни, поднялся, набрал его номер. Довольно долго никто не подходил, потом, когда я уже собирался класть трубку, гудки прервались, и как раз Вадим, фыркая, как бегемот, откликнулся:– Ага!– Хайль, – поприветствовал его я и тут же перешел к делу: – Вад, ты не подъедешь сейчас к нашему кафе?Кажется, он что-то почувствовал в моем голосе, потому что, секунду помедлив (на заднем фоне шуршала вода в ванной), коротко ответил:– Буду.
* * *
«Нашим кафе» мы называли небольшую забегаловку «Петербургер» недалеко от стадиона «Динамо», куда часто «забегали» (отсюда и «забегаловка») после возни с лошадьми и скачек. От моего дома до «Петербургера» было минут пять ходьбы. Вадим жил дальше, ему нужно было добираться на транспорте, поэтому я, устроившись за столиком – тут они были стоячие – и заказав себе фирменный «петербургер» и колу, уставился в большущее окно, через которое хорошо можно рассматривать теплую зеленую улицу.Впрочем, улицы я не видел. Я думал про странный выверт происходящего.Деда я помнил очень плохо. Да нет. Не помнил вообще, только фотографии видел. Когда отец не захотел идти по его стопам и ушел служить просто в армию, дед рассорился с моим отцом насмерть, не желал ни видеть, ни слышать его, его жену и своего внука – меня. И у нас в семье про него говорили не очень охотно.Дед всю жизнь прослужил в спецслужбах. Причем начинал еще тогда, когда ФСБ было не ФСБ и даже не КГБ, а НКВД. Был дед в больших чинах и, выйдя в отставку – довольно рано, как это всегда бывает у военных, – поселился в своем доме на Эльдорадо, в практически безлюдном месте. Раньше это была его же дача, но дед превратил ее в постоянное место жительства, а в город почти не приезжал.И вот теперь он умер.Не скажу, чтобы я был расстроен или хотя бы огорчен. Все умирают, а дед был практически чужим человеком. Просто, когда я вспомнил, кем он был, во мне впервые шевельнулась положительная эмоция, связанная с переездом. Интересно же посмотреть дом, в котором безвыездно жил секретный агент! Черт его знает – может, там осталась масса любопытных вещей…Додумать эту мысль я уже не успел.Вадим, наверное, прошел дворами, потому что перед окном «Петербургера» он не появлялся, а сразу возник в дверях кафе, крутя головой в поисках меня, – одетый в свои обычные штаны от «ночки», кроссовки, черную тишотку с портретом Милошевича и надписью по-русски: «Янки, гоу хоум!» на груди. Я поднял руку, и мой друг, улыбнувшись, махнул в ответ, уже лавируя между столиками.– Ну хайль. – Он пожал протянутую мою ладонь и оперся локтями о стол, глядя на меня своими странноватыми, серыми с золотыми искрами глазами, от которых девчонки обмирали и начинали складываться в штабеля у его ног раньше, чем Вадим открывал рот.Я молча пожал крепкую ладонь. По телику, установленному над стойкой, «знаток русской кухни известный повар Владимир Соколов» рекламировал майонез «Кальве», и я в который раз подумал, что Соколов дурак – в традиционной русской кухне отродясь не было майонеза… Дурацкая мысль означала, что я боюсь разговора с Вадимом, поэтому я отвел взгляд от экрана и решительно сказал:– Вад, я уезжаю……Мы дружили столько, сколько были знакомы, – последние пять лет. Почти пять. Взрослые посмеются над этой цифрой. Но для нас это треть жизни. Лучшая треть – самая интересная, самая веселая… Вадим не перебил меня ни разу. А я ни разу не отвел взгляд. Очень хотел этого и не отвел.Когда говорить стало нечего и я умолк, Вадим опустил глаза. Он, оказывается, уже давно крутил в пальцах мой пустой бокал из-под колы – прокатывал снова и снова по его краю оставшуюся на дне капельку. Сейчас эта капелька выскочила на пластик стола, и Вадим, бесшумно поставив на нее стакан, поднял голову:– Значит, в лагерь не поедешь? – обычным своим голосом спросил он. Как будто ничего не произошло.– Отец сказал – мотоцикл купит, – вместо ответа пробормотал я. – Тут всей езды – на четверть часа… Долго приехать, что ли?Вадим кивнул. И он, и я понимали – долго. Мы учимся в разных школах. Просто ради встреч с ним не наездишься. Значит, мы сможем видеться только на «Динамо». И уже не забежишь друг к другу после уроков, не отправишься вместе на лодочную станцию, или в парк, или в кино с девчонками из его дома… Понимаете, нельзя дружить по-настоящему на таком расстоянии. Даже если очень хочется. Да и в лагерь я в самом деле не смогу – с переездом будет куча хлопот, отец не справится, даже если возьмет парней из фирмы, а их и нельзя надолго снимать с работы…– Ты тоже будешь ко мне приезжать, – сказал я. – Родаки не будут против.Это тоже была правда – Вадим нравился и матери, и отцу. Он это тоже знал и кивнул:– Ага, буду… Помнишь, как в прошлом году мы с тобой маньяка поймали?Я невольно заулыбался – эту историю я помнил хорошо, даже слишком, потому что выслеженный от вечернего безделья Вадимом маньяк, которого мы заперли в котельной, оказался новым сантехником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
* * *
«Нашим кафе» мы называли небольшую забегаловку «Петербургер» недалеко от стадиона «Динамо», куда часто «забегали» (отсюда и «забегаловка») после возни с лошадьми и скачек. От моего дома до «Петербургера» было минут пять ходьбы. Вадим жил дальше, ему нужно было добираться на транспорте, поэтому я, устроившись за столиком – тут они были стоячие – и заказав себе фирменный «петербургер» и колу, уставился в большущее окно, через которое хорошо можно рассматривать теплую зеленую улицу.Впрочем, улицы я не видел. Я думал про странный выверт происходящего.Деда я помнил очень плохо. Да нет. Не помнил вообще, только фотографии видел. Когда отец не захотел идти по его стопам и ушел служить просто в армию, дед рассорился с моим отцом насмерть, не желал ни видеть, ни слышать его, его жену и своего внука – меня. И у нас в семье про него говорили не очень охотно.Дед всю жизнь прослужил в спецслужбах. Причем начинал еще тогда, когда ФСБ было не ФСБ и даже не КГБ, а НКВД. Был дед в больших чинах и, выйдя в отставку – довольно рано, как это всегда бывает у военных, – поселился в своем доме на Эльдорадо, в практически безлюдном месте. Раньше это была его же дача, но дед превратил ее в постоянное место жительства, а в город почти не приезжал.И вот теперь он умер.Не скажу, чтобы я был расстроен или хотя бы огорчен. Все умирают, а дед был практически чужим человеком. Просто, когда я вспомнил, кем он был, во мне впервые шевельнулась положительная эмоция, связанная с переездом. Интересно же посмотреть дом, в котором безвыездно жил секретный агент! Черт его знает – может, там осталась масса любопытных вещей…Додумать эту мысль я уже не успел.Вадим, наверное, прошел дворами, потому что перед окном «Петербургера» он не появлялся, а сразу возник в дверях кафе, крутя головой в поисках меня, – одетый в свои обычные штаны от «ночки», кроссовки, черную тишотку с портретом Милошевича и надписью по-русски: «Янки, гоу хоум!» на груди. Я поднял руку, и мой друг, улыбнувшись, махнул в ответ, уже лавируя между столиками.– Ну хайль. – Он пожал протянутую мою ладонь и оперся локтями о стол, глядя на меня своими странноватыми, серыми с золотыми искрами глазами, от которых девчонки обмирали и начинали складываться в штабеля у его ног раньше, чем Вадим открывал рот.Я молча пожал крепкую ладонь. По телику, установленному над стойкой, «знаток русской кухни известный повар Владимир Соколов» рекламировал майонез «Кальве», и я в который раз подумал, что Соколов дурак – в традиционной русской кухне отродясь не было майонеза… Дурацкая мысль означала, что я боюсь разговора с Вадимом, поэтому я отвел взгляд от экрана и решительно сказал:– Вад, я уезжаю……Мы дружили столько, сколько были знакомы, – последние пять лет. Почти пять. Взрослые посмеются над этой цифрой. Но для нас это треть жизни. Лучшая треть – самая интересная, самая веселая… Вадим не перебил меня ни разу. А я ни разу не отвел взгляд. Очень хотел этого и не отвел.Когда говорить стало нечего и я умолк, Вадим опустил глаза. Он, оказывается, уже давно крутил в пальцах мой пустой бокал из-под колы – прокатывал снова и снова по его краю оставшуюся на дне капельку. Сейчас эта капелька выскочила на пластик стола, и Вадим, бесшумно поставив на нее стакан, поднял голову:– Значит, в лагерь не поедешь? – обычным своим голосом спросил он. Как будто ничего не произошло.– Отец сказал – мотоцикл купит, – вместо ответа пробормотал я. – Тут всей езды – на четверть часа… Долго приехать, что ли?Вадим кивнул. И он, и я понимали – долго. Мы учимся в разных школах. Просто ради встреч с ним не наездишься. Значит, мы сможем видеться только на «Динамо». И уже не забежишь друг к другу после уроков, не отправишься вместе на лодочную станцию, или в парк, или в кино с девчонками из его дома… Понимаете, нельзя дружить по-настоящему на таком расстоянии. Даже если очень хочется. Да и в лагерь я в самом деле не смогу – с переездом будет куча хлопот, отец не справится, даже если возьмет парней из фирмы, а их и нельзя надолго снимать с работы…– Ты тоже будешь ко мне приезжать, – сказал я. – Родаки не будут против.Это тоже была правда – Вадим нравился и матери, и отцу. Он это тоже знал и кивнул:– Ага, буду… Помнишь, как в прошлом году мы с тобой маньяка поймали?Я невольно заулыбался – эту историю я помнил хорошо, даже слишком, потому что выслеженный от вечернего безделья Вадимом маньяк, которого мы заперли в котельной, оказался новым сантехником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18