В пятницу они попрощались под ее фонарем, а в субботу с утра Софа встретила его у приятелей, где не бывала с тех пор, как переехала. - Я думаю, - заметил Энгель, - если бы ты отправилась в Амстердам, я бы уже сидел там в гавани. На следующий день они нигде не были, но он подарил ей сережки, каждая из которых была серебряной змейкой с бирюзой в зубах. В понедельник Семен пригласил их в Павловск, где развлекал до сумерек. Во вторник они ужинали, и Софа впервые узнала, что когда тебе рассказывают неинтересное, это захватывает. В четверг она отправилась к нему, рано, домой, и застала едва в халате. Комната была почти пустая, разве что из-за штор от света плавали какие-то перья. - Ты меня любишь? - спросила Софа, вырвавшись из мехов к нему в объятия, и просто прочитав свой ответ в светлых и чистых глазах, которыми он смотрел на нее. - Я всегда буду любить тебя, - сказал Энгель, обнимая ее плечи и нежно чуть касаясь губами ее лба. - Я давно полюбил тебя. - Мы всегда будем вместе, да? - спросила она, прижимаясь щекой к еле душистой, прохладной, как гладкий сафьян, груди. - Мы всегда были вместе. - Ты не уйдешь? Мне кажется, я столько искала тебя. - А я столько времени был рядом. - Пока я заметила, где ты стоишь. Удивительно. Помнишь, как ты тогда подал мне руку, а я и не знала, что обнимая твои пальцы, можно найти то, что хотела... - Нет, нет... - Ты мой ангел, - сказала Софа, а он улыбнулся, как будто они узнали друг друга, когда ее пальцы ласкали под тканью его стройное тело и у пояса задержались, едва застыв. - Ты мой ангел, - повторила она, совсем тихо. Она вдруг поцеловала его губы, а он закрыл глаза, и ее рука незаметно спустила ему пояс и, холодея, пошла вниз по животу, где, как и следовало бы ждать, ничего не было.
- Ни волоска? - зато трубы, одна выше другой в сумерки, падали водостоком на тротуар. Голос Семена прыгнул Софе из-за спины на плечи, и черная струйка, когда она обернулась, ее кофе поползла по его пальто под перезвон колокольчиков, а у стоящей напротив девушки из воротника выбежала стальная крыса и тут же скрылась обратно, в рукав. Семен выпил коньяк и поцеловал Софе руку. - Это высохнет. Ничего страшного, в наши дни больше людей не испытывают потребности ни в каких отправлениях и любит скорее спасать, чем спасаться. Это рентабельно. Что меня беспокоит, это то, сколько крыс развелось в городе. - Что, теперь будет вымирание? - безнадежно и не совсем искренне огорчилась Софа. - Боюсь, нет. Замеченный тобой казус, конечно, от непривычки шокирует. И все же, кругом перемены. С тех пор, как мы все, слева направо, ощущаем духовность и плюрализм, все больше людей чувствует и пробуждение ранее скрытых качеств ангелов. То ли будет, как пишут, лет через десять... - А как же, извини, дети? И это же, говорят... приятно? - Приятно сознание. По данным международной ассоциации независимых медиков, количество беспорочных отцов и матерей, выявленных врачебным осмотром, растет. На это можно лишь возразить, как общество медиков-евангелистов, что всегда, в сущности, так и было. Здесь обе стороны яростно спорят с тем, что высказал Лиотар в своей последней книге "La famille postmoderne". В любом случае, культурный мир обсуждает. Фашистов забыли, теперь говорят - "фалист". Семен поцарапал пятно кофе, поджег спичку и смотрел, как тонкая струйка огня проползла по ткани, погаснув, когда стало чисто. - Мне снилось. - сказала Софа, - то же, что днем. Но во сне это было нагромождение звуков, формы и цвета, большое, мерцающее нечто. Мне было хорошо, что я не чувствую никакого тела, кроме прозрачного ветра; потом и он исчез. Все померкло, а затем я внезапно представила себе, как лечу, головой вниз, в пролет лестницы. Утром я впервые плакала, что проснулась одна. - Тяжелая амнезия, - сказал Семен, - предшествует прозрению. Утром я понял, что коньяк придуман алхимиками, и не было никакого камня. А он горек и изнутри обжигает, заставляя смотреть вокруг, как пылает незримое, оставляя стекло, а потом ничто. Любовь, эта штука с падающим моноклем, как мне кажется, требует отдельного разговора. - Но объясни хотя бы, почему остаешься один. Один потом становится на карачки и убегает в лес, другой рулит к небесам, и только убийца зовет и манит, как будто такое бывает счастье. - Ни в одной колоде, - сказал Семен, - игральной или гадальной, нет карты "убийца". Никто не напишет философию безнадежности. Нет таких карт, которые бы давали полный расклад, и нет у астрологов схемы, способной стать точной картой. От взгляда на этот, одному и для бесполезного предназначенный, чертеж, любой падет мертвым. Мысль ищет пользы, а не познания. А что смерть? Все поменялось местами: где, казалось, поражение, окажется победа. - Я видела, как самка тарантула жрет самца, чтобы рассыпаться тысячью паучков. Я смотрела, как самурай на пикирующем истребителе врезался во дворец возлюбленного императора. За мостом, в пепельном зареве чернела мечеть среди деревьев, дворцы и дорога из светляков, уводившая проспектом в сторону моря. - Я вспомнил пророков, - взял ее за руку Семен, - как твердо, неотвратимо они шли к крушению и гибели. Умер ли Рас Тафари, Черный Христос на Соломоновом троне, в горах, расстрелянный? Не тогда ли начинается империя, когда достигнув физических пределов, она рушится, как вавилонская башня, расходясь безгранично? Война магмой пылающих ручейков уходит под землю, чтобы, прорываясь в вулканических толчках, дать ей новую кровь. У меня в глазах полыхало зеленое. Гадатель - убийца, когда находит чужую судьбу, и самоубийца, когда узнает свою. Софа чертила жемчужным ногтем зеленую скатерть, пока за круглым столом горел чай, негр и белый крутились синкопами на экране, совпадая в один профиль.
1 2 3 4