.. - Он покачал головой. - Я так не думаю. - Он ласково положил ей на плечо свою исполосованную шрамами руку. - Не стоит пока волноваться. По крайней мере до завтра. Вот если завтра к этому времени он не вернется, тогда другое дело. Тогда и я буду волноваться вместе с вами.
Оставив ее одну, он направился в кухню.
Кэрол снова стала смотреть в темнеющее небо, теперь она подумала о Хэнке. И эта мысль причиняла ей боль, словно от удара ножом. Он бросил ее. Как мог он так поступить? Странно - злости она не чувствовала. Но куда он исчез?
Радио АМ-диапазона. (В эфире тишина.)
Шоссе Нью-Джерси
К ночи Хэнк совершенно обессилел, но заснуть не было возможности.
Какой тут сон?
С наступлением темноты колодец ожил. Сначала послышалось какое-то эхом разносящееся шипение, потом оно переросло в целую какофонию - щелканье клешней сливалось с шуршанием ног по бетону, потом возникли зловещие очертания, смутно различимые в пробивающемся сквозь решетку лунном свете, кто-то извивался, хлюпал по воде, ползал по потолку; те, что поменьше, были величиной с руку Хэнка, самые крупные - шириной с расстояние между его бедрами. Они не обращали на Хэнка никакого внимания и ползали друг по другу с какой-то медлительной грацией, вселяющей отвращение и ужас и отрицающей, казалось, закон земного тяготения. Они переплелись в клубок на фоне бледно-серого бетона и напоминали Горгону, загораживая собой луну время от времени, когда проползали по решетке.
Он услышал царапанье по металлу, потом скрип и лязг. Это означало, что решетку сдвинули с места. С сороконожками произошла внезапная перемена. От ленивой неторопливости их не осталось и следа, ее сменило голодное нетерпение, и они, царапаясь и проползая друг через друга, наперегонки устремились наверх, чтобы принять участие в ночной охоте.
Через какое-то время все до единого вылезли наружу. Снова засиял лунный свет, и Хэнк остался один.
Нет... не один. Кто-то приближался к нему. Кто-то большой. Он понял это, даже не глядя. Прошло еще несколько минут, и он увидел большую голову с клешнями, которая, покачиваясь, нависала над ним.
Опять! Только не это! О Господи, только не это!
Он дотемна работал не переставая, чтобы сделать управляемыми свои конечности, что оказалось делом почти безнадежным. Как ни старался он, сколько ни прилагал усилий, тело оставалось неподвижным.
Наконец, когда стало темнеть, появились кое-какие результаты. В руках и ногах, в брюшной полости зашевелились некоторые мышцы. То ли заканчивалось действие яда, то ли усилия Хэнка увенчались успехом. Сейчас это не имело значения. Главное, что тело опять становилось управляемым.
Но все пойдет прахом, если это чудовище введет ему новую дозу нервно-паралитического вещества. Пока чудовище не делало никаких движений, нависло над Хэнком. Неужели оно что-то заподозрило?
О Боже, о Боже, о Боже, о Боже!
Хэнк потратил весь день, чтобы привести мышцы в движение, а теперь молил Бога о том, чтобы они застыли в неподвижности. Стоит дернуться или вздрогнуть, и чудовище снова пробуравит ему своим жалом живот и вернет его в исходное состояние.
Чудовище наблюдало за ним, казалось, целую вечность, потом зашевелилось.
Нет!
Голова его приблизилась к его животу.
Нет!
И скользнула дальше. Чудовище выгнулось над ним дугой, проводя лапками по его животу. Он не чувствовал прикосновения, но видел, как мышцы живота вздрагивают и перекатываются. И молил только о том, чтобы чудовище этого не заметило...
Оно не заметило. Наконец его бесконечно длинное тело проползло над ним до конца, и чудовище, извиваясь, стало выбираться наверх, в ночную темноту.
Вот теперь он один. Пора действовать.
Он напряг руки и ноги, словно стараясь освободиться от кандалов. К его великой радости мышцы вздулись. Но пальцы не пошевелились, не сжались в кулаки, как он того хотел. Он видел, как набухли вены на руках, когда начался приток крови к непослушным мышцам, видел, как дергаются и вздуваются мышцы живота вокруг раны, когда он пытался сесть.
Но больше ничего не произошло. Вены и артерии продолжали набухать, проступая через кожу, живот вздымался, словно воды Атлантики во время урагана, но управлять движениями он не мог, они оставались какими-то хаотическими.
И тут он бросил взгляд на рану пониже пупка. Что-то шевелилось там. И снова, как утром, его горло зашлось в крике, когда он увидел, как наружу вылезли две тонкие черные клешни, не больше дюйма длиной. За ними последовала многоглазая, желто-коричневая поблескивающая голова. Она огляделась, остановила на Хэнке холодный взгляд своих черных глаз, а потом все длинное тело чудовища со множеством ног извиваясь, выползло из раны. За ним еще одно такое же существо. Потом еще.
Тело Хэнка, до того неподвижное, невосприимчивое ни к чему, двигалось само по себе, оно корчилось, дергалось, извивалось, пульсировало, перекатывалось из стороны в сторону в гамаке из паутины, а его вены и артерии вздувались сверх пределов своей упругости и разрывались, высвобождая новых извивающихся сороконожек с клешнями.
Вдруг что-то щелкнуло у Хэнка в мозгу. Он почти слышал, как ломаются и исчезают куда-то основы его разума. И это было к лучшему. Он был рад этому разрушению.
Да. Рад. Перед ним открылась совершенно новая перспектива. Там, на земле, все живое погибает. Погибает и разрушается. Все, кроме Хэнка, с ним все по-другому. Хэнк жив и останется жить в них - своих детях.
Он так долго желал этого, и вот это случилось. Это его дети. Они росли в нем. Насыщались им. Сделали его частью себя. Он будет продолжать жить в них, когда все, включая этого лейтенанта полиции и двух его гнусных подручных, умрут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139