Вижу я, что вы, французы, жрете нашу Испанию со всех сторон, как вши, присосались к ней, разинув ненасытные пасти, терзая ее острыми зубьями гребенок и перемалывая на жерновах ваших точильных камней. Вижу и то, что чешемся мы, как можем, дабы избавиться от зуда, да только мучит он нас все пуще, и боюсь, как бы Испания не разодрала себя в кровь. Надеюсь, что скоро вернусь туда, если господу угодно будет, и верю, что нет иного спасения от зуда, как только переловить вас, точно вшей, и прижать к ногтю. А что сказать о ваших гребнях, кроме того, что, как почешешься ими, волос ни калевы не остается – верно, вы хотите нас в кальвинистов превратить. Я не пожалею сил, чтоб Испания оценила по заслугам собственных мышей, перхоть и ржавчину, а вы все провалились бы в преисподнюю с вашими мышеловками и кузнечными мехами. На этом застиг их Час, и испанец, разъярясь, закричал:
– Подбивает меня черт перерезать вам всем глотку кинжалом и, став новым Бернальдо дель Карпио, превратить сей перевал в некий Ронсеваль!
Проходимцы же, увидев, что испанец рассвирепел не на шутку, вскочили с места и залопотали то «monsieur» и «mon Dieu!», a to и «coquin!». Не в добрый час соскочило у них с языка это слово, ибо испанец кинулся с кинжалом на точильщика и заставил того сбросить свой станок, который покатился вниз по скалам и раскололся на мелкие куски. Продавец мышеловок, в свой черед, запустил в испанца кузнечными мехами, но последний, напав на него с кинжалом, живо понаделал из мехов дудки, а из мышеловок – щепки. Разносчик же гребенок и булавок бросил лоток наземь и давай припасать камни. Пошли они бросать друг в друга каменьями, трое на одного и один, бедняга, супротив троих, благо камней-то в тех местах избыток, только знай спотыкайся. Опасаясь кинжала, французишки старались держаться от испанца подале. Он же, обороняясь плащом от града камней, так ловко поддал ногой лоток с булавками, что тот трижды перекувырнулся в воздухе и грохнулся на скалы, ощетинившись зубьями гребешков, подобно деревянному ежу, и рассыпая окрест блестящий дождь булавок. Увидев это, испанец сказал:
– Вот и началась уже моя служба королю.
Тут как раз подъехали путешественники на мулах и стали унимать противников, а испанец взял их в свидетели сей победы, которую одержал он, как доблестный вошебой над прожорливыми французскими вшами. Разобрав, в чем дело, путники посмеялись и уехали, взяв с собой испанца на крупе одного из мулов и оставив французов за поисками затычек для мехов, пластырей для мышеловок, заплат для станка, а также несметного числа булавок, рассыпанных среди скал. Испанец же покрикивал, удаляясь:
– Эй, лягушатники! Коли вы на свою страну в обиде, будьте мне признательны, ибо я дал вам повод обидеться заодно и на мою.
XXXII
Светлейшая Венецианская республика
Светлейшая Венецианская республика, призванная, вследствие великой своей мудрости и осмотрительности, быть мозгом Европы, средоточием ее разума, созвала в дворцовом зале всеобщий совет. На консистории сей звучали в стройном согласии, подобно струнам, различные голоса, низкие и высокие, старческие и молодые; кто был умудрен знаниями, а кто – опытом. Хор сей так ладно настроен и сливается в гармонии столь редкостной, что под звуки его все властители других стран способны совершать перемены в своих государствах.
Дож, коронованный князь этой могущественной, свободной державы, сидел на возвышении, окруженный тремя советниками: по одну руку сидел главный, мужчина лет сорока, по другую – еще двое. Поодаль стояли секретари для подсчета голосов и чиновники, коим надлежало голоса эти собирать. Присутствующие были погружены в столь глубокое молчание, что слуху казалось, будто зал обратился в пустыню, а взору – будто он населен статуями; безмолвной была немощь старцев, безмолвной – гордость в глазах юношей. Наконец дож нарушил тишину и молвил:
– Коварство порождает раздоры, притворством же сеятели раздоров добиваются любви своих жертв. Победа и мир достались нам в войнах, что вели мы с друзьями, а не в тех, где сражались с противником. Мы дотоле сохраним свободу, пока будем понуждать остальные народы обращать друг друга в рабство. Блеск наш рождается из чужих ссор. Мы следуем примеру искры, что вспыхивает из столкновения кремня с огнивом. Чем свирепее спорят и бьются между собою другие монархи, тем ярче горит свет, излучаемый нами. Италия после падения империи уподобилась богатой красавице, которая осталась по смерти родителей во власти опекунов и душеприказчиков и хочет замуж, а душеприказчики уже расхитили ее приданое по частям; и поелику они отнюдь не намереваются вернуть награбленное, а, напротив, норовят сохранить его у себя, одни из них отказывают королю Испании, который за нее сватается, другие – королю Франции, который тоже ищет ее руки, и приписывают женихам свои собственные пороки. Однако сии мошенники-опекуны, сиречь различные потентаты, не могут отрицать, что нам-то досталась ничтожная доля от богатств опекаемой нами особы. Ныне дело усложняется, ибо женихи твердо намерены вступить в брак. В свое время король Франции пригодился нам, дабы отбить сию невесту у короля-католика, который, пользуясь соседством Милана с одного боку и Неаполя – с другого, то и дело переглядывался да перемигивался с ней из своего окошка. Христианнейшему же королю до нее было куда дальше – ни подойти, ни посмотреть; только и оставалось, что письмами пробавляться. Теперь же, через посредничество Савойи, Мантуи и Пармы, явился он в Пиньероль и увивается за девицей, домогаясь ее любви, а посему придется нам похитить ее у него из-под носа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175