Небо убивало себя игрой красок. Каждую секунду менялось сочетание тонов. Вот сейчас, например, они стали торжественными, как витражи церквей, сочный, насыщенный красный цвет и сияющая синева. Высокое окно за алтарем в соборе. А не звучит ли музыка? Конечно, орган играет, вслушайся, и поет хор! Чистые мальчишеские голоса, Рождество и благая весть издалека. «Цветок тот, о котором / Пророк нам возвещал, / Под Божьим рос призором, / Сам Бог его нам дал», – поют они, и высокие своды звенят.
Другой закрыл глаза от умиления. Он перестал сглатывать. В глазах его стояли спокойные краски храма и божественное пение. Нет ничего прекраснее набожных голосов мальчиков, думал он. И поют они рождественскую песню о том, как «родился Он для нас / От непорочной Девы / Зимой в полночный час!».
Он всегда ходил с Марией на рождественскую службу, уже ради одного только хорового пения. Что там говорил проповедник с кафедры, было не так интересно. Только хор. Только музыка. Ты слышишь, Мария? Прекрасно до слез, правда? Но отчего у него самого слезы на глазах, какая глупость, мужчина – и вдруг плакать! Так и не бывает вовсе в наше современное время. Слышишь, что сейчас пастор говорит? Ну, пусть его говорит. Людям это нужно. Он говорит про павших героев войны, каждый из них в ранце носит Новый Завет. Это ведь сплошная ложь, правда же? Солдаты носят в ранце носки и подштанники, может, еще пару запасных башмаков. Там это важнее. Может, в боковом кармашке у них еще лежит маленькая книжечка. В зависимости от темперамента. Извини, Мария, это нехорошее слово – темперамент. Я знал некоторых, у них были с собой стихи Бодлера, или «Гиперион», или «Нильс Люне», парочка стихотворений Бена. А чаще все затрепанные журнальчики с рассказами о «подлинных приключениях», иногда просто порнооткрытки от Мадам Ламур. Да, вот это они с собой носили. А не то, что говорится там с кафедры, по крайней мере, не так, как он об этом говорит. Посмотри, как свет из церковного окна падает на распятие. Видишь? Он ведь не виноват в том, что они с Ним делают. Слава богу, опять запел хор. Но вот все закончилось. Идем домой, да? Очень медленно по тихому заснеженному парку.
Другой снова открыл глаза. Небо теперь было темно-синее. Взошли звезды, и ветер стал ощутимее. Очень мелкие волны, поднятые ветром, подталкивали надувную лодку на юго-запад. Наконец-то у Другого был хоть какой-то курс.
Он лег в углу лодки, скрючившись пополам, потому что желудок сильно так болел от жажды. Он ждал.
– Боже милостивый, – сказал он, – сделай так, чтобы скорее пошел дождь.
И потом ему стало стыдно. За то Рождество. Но какое отношение это имело к Богу, думал он. Поразмыслив об этом хорошенько, он перестал стыдиться.
Долго пролежал он так в надвигающейся ночи. Жажда уже слегка путала его мысли, хотя он этого не замечал.
Наступила ночь, и он уже не мог понять, усилился ветер или стал слабее. Лодка, казалось, тихо покачивается. Прекрасное движение! Каждый нерв в его теле подхватывал это движение. Он поднялся, чтобы сильнее прочувствовать колебания. Ему было очень трудно встать на ноги, и он понял, как ослаб и как опустошен.
Так стоял он, глядя на воду, ощущая ветер и океан, на то, что происходит и движется вокруг него в темноте. Его несло в определенном направлении, куда-нибудь он да прибудет, и его найдут, и все наконец закончится.
Но Марии уже не будет там, куда я попаду, подумал он. Огромная печаль охватила его, когда он подумал о Марии.
– Любимая, – сказал он.
Ее не будет там, несмотря на ветер и дождь, даже если он действительно приплывет куда-нибудь. Ее там не будет.
Другой уже стоял не так прямо.
Об этом он прежде ни разу не думал.
Я вот стою тут, но где я, собственно, нахожусь? – рассуждал он сейчас. На пути к Марии? На пути в другую сторону от нее? Или есть еще третий путь?
– То be or not to be, that is the question! – произнес он саркастически и с яростью.
– Очень просто отправить кого-нибудь на Голгофу! – сказал он, и эти слова дались ему с большим трудом, словно в горле у него был клейстер. – А потом вынести приговор, так ведь? Судить и осудить, сидя на золотом троне. Судии, а? Вы чертовски облегчаете себе дело, дорогие мои.
Кому он это говорил?
Он задумался. Разве он уже не говорил однажды что-то подобное? Здесь, на надувной лодке?
Он попытался вспомнить. Да, конечно, теперь он вспомнил.
Он медленно согнулся и опять сел. Как хорошо, что он мог сесть.
Делая движение, он почувствовал, как силы оставляют его. Последние остатки живительных сил вытекали из него, как вода из сосуда. Все меньше становилось того, что наполняло его когда-то. Пустота в нем ширилась, а вытекающий поток убыстрялся. Ощущение опустошенности прошло по нему, словно прикосновение нежной руки, – от головы по всему телу, прячась в кончиках рук и ног.
Он соскользнул еще глубже, так что спокойно полулежал теперь у самого валика борта.
Он знал, что никогда больше не поднимется. Однако попытался различить линию горизонта и осмотреть его. Но горизонт был чист.
Ветер снова ослаб, и океан стал прежним. Лишь облака на горизонте были несколько гуще обычных.
ПОД ВЫРАЖЕНИЕМ «НАДЕЖДА» ПОНИМАЮТ ЖЕЛАНИЕ, направленное на нечто определенное, все равно, выполнимо это желание или нет.
Надежда является одной из сильнейших движительных пружин жизни, а в пограничных случаях ее можно даже отождествить с инстинктом самосохранения.
Распространенные религии постоянно теснейшим образом сплетали свои представления о боге и догмы о вере в него с приглянувшимися им аспектами надежды.
5

Другой лежал спокойно, а вокруг него снова была мертвая тишина. Легкий шум волн, поднятых ветром, прекратился, и океан простирался неподвижно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38