– Ее зовут Мануэла. А меня Мартина.Илмаз покачал головой.– Нет. В данный момент у него нет подружки.Мартина немного помялась, прежде чем сказать главное:– А как бы сказать ему, чтоб сегодня вечером пришел к нам? После ужина мы организуем у себя в комнате небольшое торжество.И тут Илмаз залился краской.– Жаль, – сказал он наконец, – у нас… у нас сейчас не очень хорошие отношения. Дурацкая история. Скажи лучше ему сама.– О черт! – Мартина вздохнула. – Такое ведь приходится устраивать не каждый день. Но чего не сделаешь для счастья лучшей подруги… 33 В 17.38 вертолет чрезвычайной комиссии уже висел над промышленным районом Камена. Толпа любопытных наседала на ограждение вокруг красного «транзита». Возле машины находилась лишь небольшая группа специалистов, которую спешным порядком затребовали из Дортмунда.Пуш бросил беглый взгляд внутрь «форда» и осмотрел найденное оружие. Производство, калибр и укороченный ствол укрепили его во мнении, что комиссия имеет в данном случае дело отнюдь не с любителями.Он подозвал распоряжавшегося до сих пор полицейского, показал на Херцога и коротко бросил:– Теперь командует он!Потом сел в поджидавшую патрульную машину. Его сопровождал Левандовский, привезший с собой целую кипу «книжек с картинками» – фотографии террористов. Шойбнеру предстояло просмотреть сотни фотографий людей, классифицированных федеральным ведомством уголовной полиции, как «экстремисты, левые, имеющие склонность к насилию».Автомобиль сорвался с места. Мигалка и сирена расчищали путь к полицейскому управлению на Постштрассе. Пуш равнодушно глядел в окно. Мысленно он уже репетировал предстоящий допрос.Сотрудник каменской уголовной полиции встретил их у входа в управление.– Альке, – представился он.– Пуш. Где свидетель?Альке сочувственно развел руками:– В больнице. У него окончательно сдали нервы, и после первых же вопросов он впал в тяжелое состояние. Пуш велел соединить его с евангелической больницей. Через несколько минут к телефону подошел дежурный врач.– Этот человек в состоянии отвечать на вопросы?– Исключено. Сердечно-сосудистый коллапс. Пациент на капельнице, ему необходима ночь полного покоя. До завтрашнего дня ничего предпринять невозможно.Пуш шумно швырнул трубку на рычаг, ударил кулаком по столу:– Проклятье!Альке внес огромный поднос: кофе и бутерброды.– Вы, наверное, проголодались…Пуш действительно проголодался. После завтрака в Висбадене у него маковой росинки во рту не было. Но охотничий азарт до настоящего момента подавлял голод.– Смешно, однако, – завел разговор Альке, – двое наших патрульных оставили днем для другой смены записку.– Ну?– Они ведь видели человека, оставившего «форд» на стоянке.У Пуша застрял кусок в горле. Широко раскрытыми глазами он уставился на Альке.– Один даже с ним разговаривал…– И где же эти друзья сейчас?– Дома…– Вы ошиблись, господин Альке, – сказал Пуш. – Они уже направляются сюда. Или я не нрав?Обоим полицейским и в самом деле понадобилось не больше времени, чем длилась сводка новостей в 18.00. «Федеральный канцлер сделал заявление, в котором подчеркнул, что глубоко возмущен жестокостью террористов, убивших сегодня утром двух пограничников и тяжело ранивших третьего. В телеграммах, направленных родственникам погибших, выражены глубокие соболезнования и обещана немедленная помощь любого характера без соблюдения обычных формальностей. Относительно имевших место разногласий между министром внутренних дел и представителем правления СДПГ канцлер заявил, что перед лицом столь жестокого террора сведение мелких межпартийных счетов неуместно. Буквально он сказал следующее: «Наша страна в опасности. В подобной ситуации все демократы обязаны выступить единым фронтом. В стране не должна повториться итальянская ситуация».
Сдвинув каблуки и выдвинув вперед подбородки, Лузебринк и Хаггеней вот уже пять минут стояли навытяжку перед письменным столом заместителя начальника отделения. За хорошо знакомым столом расположился на сей раз не добрый их приятель по картам Эмиль Вестеркотте, а незнакомый чиновник в штатском, устроивший им разнос по всем правилам искусства.– Скажите, – осведомился неизвестный, – сколько времени вы уже осчастливливаете своим присутствием здешнее учреждение?– Э-э-э… – Лузебринк запнулся, осторожно проглотил сладкий леденец и быстро подсчитал в уме, – девятнадцать лет и четыре месяца…Холодные серые глаза незнакомца обратились теперь на Карла-Хайнца Хаггенея, которого доставили в тренировочном костюме прямо из его кроличьего загона.– А вы?– Девять лет, господин, господин… – ответил обервахмистр полиции Хаггеней, беспомощно замолкнув в конце.– Черт подери! – С наигранным удивлением незнакомец грохнул кулаком по столу. – Выходит, за общих тридцать лет службы на вас двоих приходится всего три повышения в звании. Примите мое восхищение. Камен, неограниченные возможности сделать карьеру – так?Георг Лузебринк мрачно смотрел на чиновника с серыми глазами.– Скажите, Лузебринк, – начал тот снова и впервые изобразил подобие улыбки, – тому, что необходимо застегивать ширинку, покидая клозет, вы научились, так ведь?Лузебринк непроизвольно кивнул.– Ну вот, – с удовлетворением констатировал незнакомец и вдруг резко повысил голос: – А что неизвестный водитель в любых обстоятельствах обязан предъявить документы – это в ваши дурьи головы за двадцать девять лег и четыре месяца службы так и не вбили?Карл-Хайнц Хаггеней попытался выгородить старшего.– Знаете, – попробовал возразить он, – тот парень выглядел совсем безобидно, у меня-то уж глаз наметан…– Безобидно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56