Хоть бы раз пожалела, ну зачем она так?..
Не пожалела и я его:
– Зачем? А затем, что ты предатель.
– Что? – прохрипел Николай. – Да за такие слова знаешь, что я…
– Пойдешь донесешь? За мою голову много не дадут, а наши тебе не простят… Догадываешься, по чьему поручению я с тобой познакомилась? Ты у нас давно на примете, Николай Севастьянович…
– Я? – Он оглянулся, словно ожидая увидеть за окном машины готовых к мести партизан. – А ну, дальше, дальше говори…
Я продолжала. Говорила ему то, что, быть может, он сам про себя знал. И видела, что ему стыдно, невыносимо стыдно слышать это от незнакомой, случайно встреченной женщины… Конечно, предателем он себя не считал. Просто был слишком молод и не нашел другого выхода. Никто не помог ему… С того самого дня, когда немецкий десант накрыл их летний лагерь – весь курс первогодников, мальчишек, – он не переставал думать о том, что война вот-вот кончится и все вернется, как было. Потом, спасаясь от вербовки в Германию, устроился шофером и ждал. Ждал какого-то толчка, ждал друга, кому мог бы довериться. Пробовал с Шурочкой заговорить, да та почему-то уклонялась от таких разговоров.
Он не знал, почему, и, думая о своем, злился.
Вот в какое время встретился Николай со мной.
Не отрывая головы от стекла, он спросил дрогнувшим шепотом:
– Можете вы связать меня с партизанами?
Собственно, это и было моей целью. Ответила:
– Нет, – про себя отметив, что он снова перешел на «вы». – Нет, нам надо сначала убедиться.
– Что я должен сделать? – Николай схватил меня за руку. – Ну, скажите, что сделать?
– Спокойно, Коля… Вещевые склады, конечно, ты знаешь. А вот… не приходилось бывать на других?
– Могу, – догадался парень. – Я же везде бываю: и на вещевых, и где боеприпасы… У меня пропуск и память дай боже…
– Тише… Память памятью, а хорошо бы на карте пометить…
– Когда и где вам передать? Карту я достану…
– Не мне. Передашь Шуре.
– Шурке?.. Значит, она… Боже мой, какой я дурак, какой дурак… – чуть не плача, ругал себя Николай. Потом зашептал быстро, захлебываясь: – Слушайте, а вы не боитесь? Она же такая легкомысленная… Болтнет кому… Я не за себя опасаюсь, понимаете, раз такое дело…
Мне это понравилось. Я засмеялась и, не удержавшись, поцеловала парня. Как раз вовремя. Кто-то проходил мимо, так что нам пришлось поцеловаться еще раз…
Назавтра после нашего разговора с Николаем Шура появилась в больнице. Отозвала меня в сторону и, не поздоровавшись, прошипела:
– Поздравляю, подружка хорошая…
– С чем это?
– Любовь с первого взгляда… Желаю вам счастья…
Ага, начинается сцена ревности. Но Шура весело подмигнула:
– Что, неплохо я вчера разыграла?
Оказывается, она очень обрадовалась, узнав, о чем мы договорились.
Николай пришел к ней рано утром, стыдил и выговаривал:
– Какая это любовь, когда один от другого скрывает самое главное? Словом, как в частушке поется: «Что же это за любовь – ты домой, и я домой. А по-моему – любовь – ты домой, и я с тобой!»
Шура пропела, подтанцовывая. Она была счастлива, что Николай теперь будет с нами работать.
– А уж про тебя что говорил… Ну, прямо Долорес Ибаррури или Жанна д'Арк… Смотри не отбей у меня Никочку… Я, конечно, шучу, но все же интересно, Любочка дорогая, он тебя только до больницы довез, и все? И больше ничего-ничего?
Девочка моя милая, как я тебе завидую… О чем ты еще способна думать…
Я словно постарела возле нее.
Помощь Николая облегчила работу диверсионной группы, с которой я была связана, и в то же время ускорила наш уход из Минска.
Мы переживали тревожные дни. Часто по ночам я выбегала на крыльцо, вглядывалась в темноту: где еще полыхнет подожженный склад или казарма? Нам все казалось мало… Лишь после налета на Минск советских бомбардировщиков, когда целый день возле аэродрома рвались снаряды и беспрерывно лопались ружейные патроны в горящем складе, мы поняли, что о нашей работе знают в самой Москве.
Николай и Шура ходили такие гордые, так осмелели, что я стала побаиваться, как бы они не наделали глупостей. Нужно было сдержать их, дать остыть, успокоиться. Тогда-то я и договорилась с нашими отправить ребят на время в отряд.
Николай рвался к партизанам с первых дней нашего знакомства. Работа подпольщика его не устраивала, ему хотелось драться в открытую. Ну, а Шурочка без Николая не могла остаться ни на день. Она ему верила, как только может верить молодая влюбленная женщина. Женщинам нередко приходится расплачиваться за свою наивную веру мужчине. Пожалуй, пришлось бы расплачиваться и Шуре, если бы… Если бы судьба ее не сложилась более трагически.
Но продолжим о Николае. Он остановил машину за руинами разбитого Дома специалистов, на углу Долгобродской, куда должен был, как сказала ему Шура, подойти связной. Кто подойдет – он не знал, как и не знал, нужно или не нужно заезжать в русскую больницу.
Надеясь, что все же появится Шура или кто-то другой придет с инструкциями и скажет, куда ехать, Николай решил подождать. А чтобы не вызывать подозрений у прохожих, выпустил воздух из переднего колеса и не торопясь прилаживал насос.
Тут подошла я.
Николай увидел меня по ту сторону машины, но не успел обрадоваться. Позади меня остановился офицер и солдат с винтовкой.
– Здравствуй, Коль, – сказала я, – а где же Шурочка?
– Ка… какая… Шу… Шурочка? – заикаясь, спросил Николай, стараясь глазами дать мне понять, что за мной немцы.
Он думал, что меня взяли или что не вижу, кто позади меня, и потянулся за заводной ручкой.
Еще секунда, и он бросился бы на офицера. Я вовремя схватила его за руку и засмеялась.
– Знакомься, Коля… Это Миша Павлович, поручик словацкой дивизии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78