– Смеюсь потому, что я тоже был киндер и меня обманули…
– Твой Гитлер тебя обманул. Ты из-за него тут лежишь.
– А ты за кого умираешь? Кто тебя обманул?
– Сравнил… Вот дурак… Кто же мог меня обмануть? Я за Родину умираю… За землю свою. Я ее пахал, сеял… Я ж крестьянин. Никто меня не обманул.
– Ты крестьянин… а я? Может, и я пахал и сеял…
– Может, и ты… Ну и пахал бы свою землю, что ж тебе надо на моей? Чего ты поперся? Вот балда так балда… Дети, не слушайте его. Он же труп, я его из винта срезал…
Дети не слушали. Их уже не было, а через березняк шла Надя. Шла и будто стояла на месте. Мороз, а она в одной кофточке.
Руками всплескивает, голосит:
– А мой жа ты голубочак сизанький, соколик ясненький! Куды ж от меня отлетаешь, с дробными детьми покидаешь? А детухны мои дробны, к кому мы теперь прихилимся-пригорюнимся? А кто ж теперь за нас заступится…
– Не голоси, Надежда, зязюлька моя. Видишь, командир мой идет, учитель…
Михаил Васильевич приказал:
– Встань, Игнат!
А Игнат свое:
– Слышишь, как тихо в лесу…
Командир удивился.
– Я говорю тебе – встань, а ты не встаешь…
– Не встаю, потому что я умер…
– Нет, Игнат, – строго сказал учитель, – не умер. Ты пал смертью храбрых…
Часть третья

I
Солнце на лето – зима на мороз. Ослепительно сияли снега по бокам широкой, прочищенной грейдером дороги. Блестели накатанные санями полосы. Весело хлопотали на конском следу нахохленные, пушистые воробьи. В воздухе стояла та прозрачная, морозная тихость, когда и дышится легко и думы сами собой склоняются к светлым надеждам.
Добравшись на попутной подводе до большого села Еремичи, Катерина Борисовна отказалась от отдыха, решив сегодня же отправиться дальше. Ей оставалось минуть околицу с немецко-полицейским пунктом и дальше… Дальше, как говорили крестьяне, начиналась советская власть.
Катерина Борисовна шла к брату, узнав, что Игнат находится в одном из ближних партизанских отрядов. Была у нее тайная надежда: если правда, что сюда прорвалась Советская Армия с авиацией, даст бог, и про сынов-летчиков что-либо узнает.
Идти было не трудно. Она нигде не сворачивала с проезжей дороги, не обходила деревни. Шла и шла с узелком скудных харчей. Что в нее взять, с простой деревенской бабы, отправившейся к хворой крестнице? Дважды ее останавливал патруль и оба раза отпускал без зла.
Обогнув густой паростник и за поворотом увидев немецкого солдата с винтовкой, Катерина не испугалась, не свернула с дороги. Она лишь удивилась тому, что происходило в нескольких шагах от солдата.
Толпа женщин, сбившись к обочине, молча смотрела на другого немецкого солдата, толстого и коротконогого, старавшегося объяснить по-русски, что нужно делать.
– Русска матка, зо! – кричал солдат. – Давай, давай! Унд шпринген! Поняль? – Он делал несколько шагов и подпрыгивал, едва оторвав от снега грузное тело. – Шпринген! Зо! Поняль?
Катерина Борисовна остановилась в недоумении, соображая, как обойти толпу, занявшую дорогу. Первый солдат увидел ее, взмахнул прикладом и толкнул к женщинам:
– Шнеллер!
По сигналу коротконогого женщины прошли несколько шагов.
– Шпринген! – раздалась команда.
Женщины подпрыгнули, неловко, тяжело, толкая друг друга.
Однако немца это устроило. Он улыбнулся.
– Гуд! Карашо! – И приказал идти к видневшемуся шоссейному мостику с деревянными перилами.
– Куда это вас? – спросила Катерина Борисовна, идя рядом с закутанной в толстый рваный платок старухой.
– Мины… – ответила та, надсадно откашливаясь. – Боятся… Партизаны мины наставили… Кху, кху… Ой, господи, задушит меня энтот кашель… Кху, кху… Вот нас с утра… Сил уже нет, гоняют по дорогам… Кху… кху… Вытаптывать… теперь на мост…
Катерина Борисовна решила, что старуха что-то напутала. При чем тут мины и эти несчастные бабы? Потом обожгла догадка: до чего же просто – выгнать на дорогу стадо людей, пусть протопчут там, где, может быть, притаилась заложенная партизанами смерть. Неужели это придумал вон тот чурбан?
Оба солдата, отстав шагов на двадцать, держали винтовки, как перед боем. У толстого кроме винтовки в руке был складной шест с рогулькой на конце, от которого шел провод к висевшей на боку коробке. Время от времени он водил шестом по обочине.
Женщины едва плелись, устало и покорно. Никто не плакал, и, кажется, никто уже не боялся. Подавлены и страх, и мысль о сопротивлении. От судьбы не уйдешь… Будь что будет… Только кое-кто старался оказаться позади других. Солдаты замечали их хитрость и, выкрикивая непонятные ругательства, выгоняли вперед.
Катерина Борисовна шла в середине толпы. Проклиная иродов, она думала, как бы спасти женщин, через каждый шаг рискующих напороться на мину. Баб много, а солдат только двое, но у них винтовки. Передние, подойдя к мосту, замедлили шаг.
– Шнеллер! Шнеллер!
Осторожно ступая – слышно было, как тихо поскрипывал снег под ногами, – женщины сделали еще два-три несмелых шага и остановились плотной толпой. Передние были уже у самого края небольшого шоссейного мостика.
– Давай, давай! Унд шпринген! – издали кричал толстяк.
Никто даже не шевельнулся.
Скорее всего, под мостом, а не на гладкой дороге партизаны кладут свои мины, подкарауливая немецкие автомашины. Если, ступив на мост, подпрыгнет несколько десятков людей, мост дрогнет и… Эта мысль сковала несчастных. Видно, того же боялись солдаты, присевшие на корточки в глубоком снегу кювета. Оттуда видны были только их головы и направленные на женщин винтовки. Солдаты боялись взрыва, боялись партизан, быть может, засевших – так не раз бывало – в стороне от заложенной мины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78