Бой окончился. Я немного сожалела о том, что командир не разрешил мне идти с ним, оставил в резерве.
Слушая перестрелку, мы ждали сигнала. Нам могли послать красную ракету, и тогда мы бы поспешили на помощь. Я была готова каждую минуту. Даже пистолет вынула из кобуры. Правда, с пистолетом я не очень-то умела обращаться. Спрашивать постеснялась. Решила – сама научусь, так сказать, на практике. А вообще вид у меня был боевой. Одели меня, как настоящего партизана, – брюки, ватник, шапка и пистолет на поясе.
Теперь все оказалось зря. Бой кончился без нас, без резерва. Зеленые ракеты, – значит, дот взят, дорога на гребле свободна, можно посылать сообщение.
Когда я вошла в сторожку, возле Степы, присевшего у ящика рации, толпился почти весь резерв. Все были в веселом возбуждении, поторапливали:
– Давай, без задержки!.. Передавай привет! Добро пожаловать!
Им хотелось слышать, как из укрепленного вражеского тыла, через поля и леса полетят слова победы навстречу своим, ждущим их сигнала, санным колоннам.
Налаживая аппарат, Степа нервничал:
– Не мешайте, товарищи!..
И вдруг заговорил цифрами:
– Девяносто семь… шесть сорок пять… молоко скисло… девяносто семь… Буря сломала клюв… зеленый… шесть сорок пять… зеленый.
Нетрудно было догадаться, о чем он передавал. Зеленый свет на гребле, дорога свободна!
– Шесть сорок пять… как поняли? Перехожу на прием… Прием.
Щелкнул переключатель. Степа плотно прижал наушники. Мы ждали, затаив дыхание.
– Ну? – спросил кто-то, не выдержав.
Степа резко оглянулся на него.
– Тише ты… ничего же не слышно…
Снова щелкнул переключатель.
– Алло! Алло!.. Прием… Как поняли?.. Прием…
– Прибавь напряжение, – посоветовал Семен.
– Не в нем дело, – упавшим голосом ответил Степа и, сняв наушники, стал что-то отвинчивать.
Семен зажег сразу три или четыре спички и поднес к аппарату. Мы все склонились над Степой. Вероятно, желая подбодрить радиста, Семен не то спросил, не то сказал утвердительно:
– Все, что надо, ты успел передать…
Однако в голосе его было больше тревоги, чем уверенности. Степа снова взял микрофон.
– Перехожу на прием… Прием… Слышите меня?
Спички обожгли пальцы Семена, он бросил их на поля, и, пока доставал другие, в сгустившейся темноте я увидела, как в прорези аппарата стала тускнеть, затем и вовсе погасла красная нить лампочки. Почему-то меня это очень испугало, словно угасла чья-то жизнь.
– Конечно, я успел передать, – только теперь ответил Степан, как бы оправдываясь, – но слышали они или нет, я не знаю…
В том-то и беда, что слышали…
На далекой лесной дороге кони копытами взбивают слежавшийся снег. Бесшумно скользят полозья саней. Прижавшись друг к другу, сидят в санях застороженно притихшие, суровые люди. Ни песен, ни окриков. Поземка заметает следы. Запорошенная снегом, заиндевевшая колонна, словно возникшая из лунного света, проплывает в сонном лесу.
Что ждет их впереди? Придержав коня, командир пропускает несколько саней. Скачет рядом с розвальнями, огороженными досками.
– Больше не слыхать? – тихо спрашивает, перегнувшись с седла.
Из широкого ящика высовывается голова в солдатской ушанке и надетыми поверх наушниками.
– Немцы густо сыпят. И кодом, и в открытую лопочат, а «Буревестника» больше не слышно… Затихла «Буря».
– Говоришь, сообщили, что на гребле свободно?
– Ну да… Захвачен дот, гарнизон уничтожен.
Пришпорив коня, командир выскакивает вперед колонны.
– По-го-няй! – командует, подняв над головой плетку.
– Но-но-о! – прокатывается по лесу.
«Хорошо, что можно по гребле пройти, – думает командир, – в обход и коней бы подбили и время потратили… Молодец учитель, дал жару…»
Кто-то быстро полз по снегу, потом скатился в траншею прямо на руки наблюдавших за ним Михаила Васильевича и Игната.
– Не ранен? – Михаил Васильевич повернул к себе свалившегося и вскрикнул от удивления: – Вы?
Над траншеей, подбираясь к самому краю, пробежала строчка снежных фонтанчиков, словно шустрая землеройка взбрасывала на каждом своем шагу снег.
– Давай в укрытие! – Игнат толкнул обоих в дверь дота.
Навстречу метнулся Васькович.
– Откуда бьют? В ловушку попали?
– Погоди, дай разобраться, – поморщился Михаил Васильевич и, наклонившись к прибывшему, спросил тихо, почти шепотом:
– Почему вы?.. Что там случилось, товарищ Люба?
Люба:
Я и по сей день не знаю, что случилось с тем радио… Степа ли не умел обращаться или растрясло его, пока я везла? Сначала-то все было вроде в порядке. Так или иначе, а радио не работало, и, стало быть, я, выполнив задание в том смысле, что доставила его по назначению, не только не помогла партизанам, а как бы подвела их. Они же сейчас рассчитывали на это проклятое радио… Тут уж мне делить вину было не с кем, и ждать сложа руки, починят или нет, я не могла. Пока Степа возился у аппарата, а Семен послал одного из партизан на базу за каким-то инструментом, я тихонько вышла из сторожки и бегом побежала в сторону дота. Надо было немедленно сообщить командиру, пусть на радио не надеется, посылает связного…
Меня обстреляли уже на поляне, в нескольких саженях от дота. Я даже не испугалась, подумала: «Никак свои по мне бьют, только вроде не с той стороны…» На всякий случай кричать не стала, а нырнула в снег – и скорей в траншею.
Оказалось, вскоре после того, как нам послали зеленые ракеты, Михаил Васильевич нашел среди трофеев в доте схему всех немецких сооружений на гребле. Разобравшись в ней, он понял, что дот этот был хотя и центральный, но не единственной огневой точкой на дороге через болото. Значит…
– Значит, – спросил меня Михаил Васильевич, – по первому нашему сигналу Степан передал, что дорога на гребле совершенно свободна?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78