Предвидя, что запрет с друкарни будет снят не скоро, братство решило оборудовать временную тайную типографию в домике, где скрывался Товий. На средства братства были заказаны новый печатный станок и наборные доски. Старик принялся резать заставки и заглавные литеры. К счастью, один запасной набор шрифтов, хранившийся в доме Георгия, уцелел. Эта мера предосторожности, заведенная Скориной после разгрома пражской типографии, оказалась весьма полезной.
В помощь Товию был нанят прежний мастер Войтех.
Когда Скорина возвратился из Познани, Войтех явился к нему и осведомился, не найдется ли для него работы.
Георгий был не особенно расположен к этому человеку, но считал его сведущим друкарем, да других и не было.
Георгий тотчас же принялся за работу над «Большой Подорожной Книгой». Он писал легко и быстро, гнев, закипавший в душе, направлял его перо. Размышления и выводы, родившиеся в мрачные дни заточения, должны были прозвучать в этой книге.
По вечерам в тайной друкарне Георгий читал Бабичу, Богдану и Товию отрывки написанного. Часто приходил сюда и Николай Кривуш. Скорина предложил включить в книгу стихи и притчи, в которых Кривуш высмеивал монахов и епископов, вельмож и судей, бичевал царящие в королевстве пороки: лицемерие, невежество, подкупы, притеснение народа. Толстяк, по обыкновению, отшучивался, но нетрудно было видеть, что он польщен и обрадован предложением. Георгий обещал перевести их на белорусский язык, сохранив манеру и остроту польского оригинала.
– Ну что же! – воскликнул Николай. – Надо воспользоваться случаем, чтобы изобразить в надлежащем виде Иоганна фон Рейхенберга и его друзей.
Через несколько дней он принес первое свое сочинение. Прочитав его, Георгий сказал серьезно:
– Ах, Николай! Сколько таких сокровищ расточил ты напрасно в те годы!
Георгий внимательно наблюдал за своим другом. Он с радостью заметил, что теперь Николай живо интересуется печатней, вникая во все подробности дела, что он с увлечением работает над своими стихами. По приглашению Георгия и Маргариты Кривуш переселился к ним. Он все реже предавался обычным попойкам и иногда целые дни проводил за работой, запершись в своей горнице.
Казалось, все опять складывалось счастливо для Георгия: любимое дело, безоблачная семейная жизнь, тесный круг преданных друзей…
Хотя розыски Товия в Вильне, казалось, прекратились, Георгий постоянно напоминал друзьям о сохранении тайны и принимал всевозможные меры к тому, чтобы маленькая печатня не была никому известна.
Помещение печатни было тесным и темным. Вряд ли проникал сюда когда-нибудь солнечный свет. Товий работал и жил здесь. По совету Георгия, он выходил на прогулку только ночью, в сопровождении Гинека, Кривуша или самого Георгия. Тогда на уснувших улицах города велась тихая беседа о будущем. Теперь старого мастера и Георгия связывала истинная, крепкая дружба.
Иногда Георгий шутил:
– Не правда ли, Товий, я дал вам королевские условия. Моя темница ничем не хуже альбрехтовой!
– О, пан доктор, – улыбаясь, отвечал старик, – когда я беру в руки листы нашей новой книги, стены этой печатни раздвигаются и мне светит солнце так, как оно никогда не светило королю!
Товий был счастлив, работа спорилась. Каждый оттиск листов новой книги носил следы его высокого мастерства.
– Когда же люди смогут насладиться прекрасным творением сим? – спросил как-то Бабич, разглядывая рисунки.
– Скоро, – ответил Георгий. – Теперь уже скоро.
– Если позволит пан доктор, – робко заметил Товий, – я покажу переплет.
– Разве он готов? – удивился Георгий.
– Да, – как всегда улыбаясь, ответил старик и, открыв ящик, достал сафьяновую папку, еще пахнувшую клеем и кислотой.
Георгий почти выхватил ее из рук Товия.
– Что это? – спросил он, видя неизвестный ему рисунок на фронтисписе.
– Это образ доктора Франциска из славного города Полоцка, – ответил Товий.
Внутри кожаного переплета, на первом листе книги, в овале, был тончайше исполнен портрет Скорины – автора и создателя книги. Гравюра была сделана Товием по портрету Георгия, написанному московским иконописцем Тишкой-богомазом. Скорина изображался в докторской мантии и берете, со «ефера-мунди» и прочими почетными регалиями, тогда только робко намеченными Тихоном Меньшим. Теперь к портрету были прибавлены еще другие символы его творчества: летящая пчела, свеча, изливающая свет на книгу, карта земли…
Смущенный Георгий попробовал было возражать, но все бывшие в печатне друзья согласились со старым Товием.
Люди, изучающие грамоту, должны видеть лицо Скорины и показывать детям своим в пример.
В этот раз позже обычного Георгий с друзьями вышел из печатни. Над городом бушевал свирепый северо-восточный ветер, вздымавший тучи песка и пыли. Друзья простились, Георгий направился домой. Ветер крепчал. В воздухе носились солома, обрывки пакли, мелкая щепа. По небу стремительно пробегали тяжелые серые тучи. На миг из-за туч блеснула луна, и в ее неверном свете Георгию показалось, что какие-то тени мелькнули из-за выступа старой, полуразвалившейся башни. Он остановился, прислушиваясь. Все было тихо вокруг. Свистел только ветер да глухо постукивала о чью-то крышу сломанная ветка дерева. Георгий быстро зашагал к дому.
– Шел бы ты спать, Товий, – угрюмо сказал Войтех, когда все ушли из печатни, – время позднее.
Старик молча спрятал листы, переплет, запер ящик и ушел в соседнюю комнату. Войтех подождал, пока в щели двери Товия не исчезла полоска света, потом вышел в сени и осторожно отодвинул засов. Бешеный порыв ветра рванул дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147