до поздней ночи в саду свистели и выли флейты, стучали барабаны. У бассейна на заднем дворе ужинали плясуны, факиры, заклинатели змей, фокусники. Шах приказывал выносить им остатки от своего стола.
Старый шах спал на этих приемах, уткнув седую бороду в шелковый халат. Когда-то Бахадур-шах был молод, силен и жесток. Он любил славу и торжественные дворцовые дурбары, любил восточную пышность, политую кровью, и расправы с непокорными, достойные его великих предков. Но сейчас всё это было позади. Достигнув восьмидесяти лет, Бахадур-шах начал писать стихи. Он чертил строки двустиший кончиком своего резного посоха на песке сада, как позже, став пленником британской королевы, чертил слова любовных песнопений концом обгорелой палки на стенах своей темницы. Правителю Дели было восемьдесят два года, он был кроток, неразумен и стар.
Сквозь пролом в каменной ограде сада Дженни видела западный угол двора, пристройки, конюшни, помещения для слуг.
Дымились жаровни, детский плач доносился из-под навесов, женщины звенели кувшинами у большого фонтана.
Как-то раз Дженни удалось издали увидеть Бахадур-шаха. Он был невысокий, согнувшийся, в белой чалме, и весь белый от старости. Рядом с ним, в открытых носилках, несли нарядную старуху с насурмленными бровями. Нижняя часть лица у старухи была небрежно прикрыта белым шелком. Старуха что-то сердито говорила шаху. Это была Зейнаб-Махал – старшая из шахских жен.
У них шел спор о наследнике престола.
– Твой старший сын, Факируддин, был скромен и благочестив, – говорила Зейнаб. – Он знал двадцать четыре главы Корана наизусть и совершил путешествие в святую Мекку… Но аллах не дал ему долгой жизни. Вот уже больше года, свет души, мы плачем о твоем сыне Факируддине…
Старуха сама отравила наследника престола искусно приготовленным блюдом из дичи и пряностей, с примесью ядовитой куркумы; Факируддин был сыном от другой жены. Все остальные принцы, запуганные, подкупленные, поставили свою подпись на бумаге, в которой говорилось, что они отказываются от престола в пользу сына старухи, Джевен-Бахта.
Воспротивился только один, первый по старшинству после погибшего, – Мирза-Могул. Началась борьба партий, подкупы, угрозы, оговоры. Британский резидент узнал о разногласиях и сообщил в Лондон, в совет Ост-Индской компании.
– Никаких наследников! – постановили в совете. – Бахадур-шах будет последним в династии, никто из сыновей не наследует престола.
Ост-Индскую компанию давно смущал этот царственный двор в самом сердце Индии, блеск древней династии, ее престиж среди мусульман, смущал старый неразумный шах, требовательные принцы, игра восточной дипломатии, интриги, а больше всего таинственные письма, которые Бахадур-шах, пользуясь относительной свободой сношений, засылал и к персидскому двору, и к самому египетскому султану.
«На Бахадур-шахе положить конец династии потомков Тимура!» – порешили лондонские купцы.
С началом восстания всё изменилось. Восставший народ объявил делийского шаха главой возрождающейся Индии. С первого дня занятия крепости повстанческими войсками старый шах снова стал правителем Дели. И вновь получил право избирать себе шах-задэ – наследника престола.
– Мирза горяч, жаден, необуздан, – шептала старуха Зейнаб. – Он станет причиной многих несчастий и гибели трона.
– Будущее нам не открыто, а Мирза – старший, – возражал Бахадур-шах.
– У него шрам на левом ухе, а увечные не наследуют престола!..
– Разрезанное ухо не есть увечье…
Сам Мирза, мрачный пятидесятилетний принц, в тяжелой парчовой одежде, с неподвижным, точно навсегда остановившимся взглядом тусклых черных глаз, проводил в праздности свои дни в покойных залах отцовского дворца.
– Тяжко мне, Ассан-Улла!.. – жаловался принц своему единственному доверенному другу, придворному лекарю Ассан-Улле. – Тяжко мне… Зейнаб, своевольная старуха, властвует над моим отцом. Пока она здесь, я – пленник в своих собственных покоях. Я, старший из сыновей шаха, неволен в своих поступках.
Принц знал, что Зейнаб не уступит, что блюдо с куркумой, пока Зейнаб жива, каждый день может быть поднесено и ему и что тот же Ассан-Улла, если повелит старуха, будет лечить его так же, как он лечил отравленного Факируддина: от лечения яд подействовал на два часа быстрее.
Принц не хотел ждать.
– Терпение, свет души! – твердил ему лекарь. – Аллах велик. Никто не знает, когда он призовет к себе того, кто уже отмечен в книге судеб.
Пока во дворце шли празднества, приемы и споры, британцы укрепляли свои позиции. Растерянность первых недель давно прошла, слабосильный Барнард умер, полковник Вильсон, получивший к тому времени чин бригадного генерала, успешно собирал силы. Своих солдат мало? Путь из Великобритании далек? Но есть старый, не раз испытанный способ: добывать солдат у соседей. Одним платили деньгами, другим – обещаниями или угрозами. Князек соседнего Непала дал две тысячи гурок – диких кочевых воинов. Непальцы уже вышли в поход частью в кибитках, частью на косматых низкорослых лошадях, с самодельными щитами и копьями.
Из Пенджаба, отряд за отрядом, прибывали сикхи на своих добрых конях. Пехота из Кашмира, конники из Белуджистана, – многоплеменный лагерь за Хребтом всё шире раскидывал палатки. По ночам огненный круг костров охватывал уже почти всю равнину за холмами. Всё злее становилась канонада, вылазки сипаев из крепости всё чаще и кровопролитнее.
Глава тридцать вторая
ПЯТЬСОТ РУПИЙ ЗА ГОЛОВУ ПАНДИ
В большом дворе резиденции, у фонтана, на исходе ночи, Инсур допрашивал пленных.
Их было много после большой ночной вылазки за стены города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73