Пожилая женщина, кухарка, должно быть, уже его ожидала. Забрав целый пакет писем, она пошла обратно к дому, перебирая по дороге конверты. Я обогнул виллу. Проехал по улочке Платанов, где прошлой зимой так часто поджидал Ирэн. Заставив меня прождать слишком долго и предвосхищая мое дурное настроение, она направлялась ко мне со словами: «Как, вы еще меня ждете? Давно надо было уйти. Вам что, больше нечего делать, как ждать меня? Я в конце концов перестану назначать вам свидания».
Видя ее недовольство, можно было подумать, что она пришла на свидание вовремя или что сам я явился раньше. И в определенной степени так оно и было.
Я переводил стрелки своих часов назад. Сначала, чтобы Ирэн подумала, будто я вовсе ее не ждал, а потом – из страха, как бы ее опоздание, в случае если оно очень затянется, не отложило до следующего дня те ласки, о которых я мог вволю мечтать, ожидая ее. Каждые четверть часа, пока я ждал, я отводил стрелки часов назад, причем с большим запасом, учитывая одновременно и то, насколько она уже опоздала, и то, насколько она еще должна опоздать. Если Ирэн появлялась внезапно, сразу же после этой манипуляции, она заставала меня на улице Платанов в совершенно немыслимое время. Хотя у меня было целых две причины, по которым я должен был бы находиться где-нибудь в другом месте, но я по-прежнему находился там и позже, и вместе с тем раньше назначенного времени. Мое алиби ничего не стоило.
* * *
Писем по-прежнему нет. Мне вспоминается кризис чувств, который постиг Ирэн этой зимой. Конечно, он случился не впервые, но ему предшествовал очень счастливый период; контраст показался мне разительным. Целый месяц я не мог к ней притронуться. Не сказал бы, что она держалась со мной агрессивно. Она все так же вежливо улыбалась, когда я разговаривал с ней, но была далеко, где-то там, в облаках. Если я предлагал ей поехать в отель или ко мне, она в ответ только отрицательно качала головой или же говорила: «Не сегодня. Мне сегодня совершенно не хочется». И после того как я два или три раза спросил ее о том, что происходит, и никакого ответа так и не добился, мне оставалось лишь замолчать.
В течение всего этого периода лицо ее было не то чтобы грустным, а словно бы заснувшим. Однажды я оскорбил ее прямо на улице. Я был взвинчен до предела и сам не знал, что говорил, перейдя в оскорблениях все границы. Она улыбалась, она была слегка удивлена, но, в сущности, не рассердилась. Когда я остановился, чтобы перевести дух, она сказала мне: «Продолжайте, если вам от этого легче». В ее тоне не было провокационных ноток, иронии и той почти не было. А потом, когда наши взаимоотношения вошли в прежнее русло, она сделала вид, что никогда не слышала тех гадких слов, которые я бросил ей прямо в лицо. Да и сам я совершенно забыл о том инциденте, если бы не сегодняшний вечер. У себя в комнате, когда я открыл ящик стола и стал искать одну необходимую мне выписку, мне пришлось переложить письма Ирэн. Эти письма мешали мне, без конца попадаясь под руку. Тогда я внезапно взял и швырнул их через комнату. Мне хотелось разразиться оскорблениями.
* * *
С утренней почтой пришло письмо от Марины или, точнее, два конверта, один в другом; во внутреннем – переадресованная Мариной справка из социального страхования, которую я должен был подписать. И ни слова. Только этот бланк и легкий запах духов на внешнем конверте. Окончательный разрыв или, наоборот, приглашение?
Я подписал справку о болезни и переслал ее без каких бы то ни было комментариев. Но оставил у себя конверт, запах которого напомнил мне тело Марины, ее волнение, ее исступленную нервозность. Ее тело я мог представить себе только в движении: Марина виснет на моей руке, отпускает ее, прислоняется к стене, встает на цыпочки, крутится. И все это – с очаровательным и бесполезным изяществом. Движения ее тела, как аллеи сквера, приглашающие к полной неожиданностей прогулке, в конце которой всегда оказываешься у прутьев ограды.
* * *
Утром, после нашей последней ночи, Марина повернулась ко мне спиной. Я поцеловал ее за ушком. От нее шел какой-то уютный запах, он напомнил мне запах кофе с молоком, возможно, просто потому, что я был голоден. Не будя ее, я развлекался тем, что заплетал ей косичку из двух прядей; когда же я отпускал эту ненастоящую косичку, она, крутясь, расплеталась. Спала Марина точно так же, как спала бы и нефригидная девушка. Я приоткрытым ртом прислонился к ее шее; ее кожа пахла так же горячо, как пахнет кожа у девушки, которая, возможно, всю ночь с радостью занималась любовью. Фригидная она или нет, какая разница в такой час?
__________
Я больше не видел Марину. Однако возможность ее увидеть, столь доступная в любой момент, заставляла меня еще сильнее ощущать отсутствие Ирэн.
Прошло около трех недель, как Ирэн уехала во второй раз. Чем более расплывчатым становился ее образ, тем легче он поддавался воздействию инстинкта. И тот, заимствуя что-то у тела Марины, а что-то у тела Ирэн, крупными мазками рисовал картину моего вожделения, как бы изображенного художником-авангардистом, с губами на женской груди и с бедрами, центрированными по этим губам. Стоило мне хоть на мгновение перестать сопротивляться сладкой химере, как она тут же толкала меня во власть невообразимых импульсов. Так, я, бывало, направлялся в Нейи исключительно ради удовольствия проехать мимо дома Ирэн, но по дороге внезапное помешательство рассудка резко обрывало мой порыв. Поступок, в котором я искал нечто равноценное обладанию Ирэн, оставался незавершенным. Я останавливался. Я находил в самом себе все ту же неизрасходованную силу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37