– Я сказал ему, что, должно быть, произошла какая-нибудь досадная ошибка, что все знают, что это место было обещано мне. Почему Леман? Это лишено смысла. Я сказал, что хотел бы поговорить с Монакко. Итак, Уоррен позвонил в Калифорнию, но мы не дозвонились до Монакко. Я попросил Уоррена рассказать мне все, что он об этом знает. Я не собираюсь проводить бессонную ночь, пытаясь догадаться, в чем дело. Черт! В любом случае у меня будет бессонная ночь.И снова Роберт встал и начал ходить по комнате из конца в конец. У каминной полки он остановился, чтобы поправить фарфоровые фигурки, которые Юдора передвинула при уборке.– Я помню тот день, когда я их купил, – сказал он. – Я думал, что весь мир у моих ног. И он был у моих ног. Извини меня. Эти чертовы слезы. Мне стыдно, что ты их видишь.– В этом нет ничего позорного, Роберт. Мужчина тоже имеет право как-то выражать свое горе.Она говорила нежно, не только из-за одного сочувствия, но и из-за собственного замешательства перед лицом такого поразительного осложнения.– А Уоррен? Он тебе сказал, почему?– О, да. О, да. Он был деликатен, ты знаешь, он настоящий джентльмен. Но как он при этом радовался! Я готов спорить, что сейчас дома он потчует этой историей свою жену, а, может быть, и целую компанию в клубе. Господи, как тяжело я работал, я сделал в маркетинге столько, сколько никто до меня не сделал; а что сделал Леман по сравнению со мной? Рабочая лошадь, лишенная воображения…– Ты не сказал мне причины, – терпеливо спросила Линн.– Причины? О, да. Я сказал, что он был деликатен на этот счет. Очень тактичен. Кажется, что кто-то распространяет слухи о моей личной жизни, и к тому же преувеличенные. У всех, у каждой семьи есть проблемы того или иного рода, проблемы, с которыми они в конце концов справляются. Я сказал ему, что сплетня не имеет ничего общего с действительностью, ничего общего. Какое право имеют посторонние делать выводы о том, что происходит между мужем и его женой? Не правда ли, Монакко не такой человек, чтобы слушать пустые пересуды?– Пустые, – прошептала Линн, так тихо, что он ее не услышал.Все пересуды слились в общий гул, настолько громкий, что он был услышан в Калифорнии. Это было что-то вроде подтверждения факта, но для нее это не имело значения, потому что куда это могло ее привести? И ее путь, который казался ей таким ясным, хотя и нелегким, завел ее в тупиковую аллею.– Можно ли поверить, что такой человек, как Монакко, мог пасть так низко? В конце концов, что такое ужасное я сделал?Поскольку она молчала, в его голосе появилась нотка слабого подозрения.– Интересно, кто мог распространить эту гадкую сплетню? Ты не могла бы – ты же по всякому поводу бегаешь к Леманам?Она прервала его:– Как ты осмеливаешься говорить мне такие вещи!– Ну, ладно, я тебе верю. Но тогда как и кто? Вопрос повис в воздухе. Роберт ожидал ответа, но она молчала, и он его не дождался. При всем кошмаре, было в этом что-то притягивающее, вынуждающее человека против его желания смотреть на несчастный случай не отрываясь, следить за кровавой катастрофой.Роберт рассуждал:– Уоррен сказал, что он говорил от имени Монакко, «согласно инструкции», он сказал, что, безусловно, я волен остаться в прежней должности. «Безусловно», – передразнил Роберт.– Но ты не намерен, – сказала Линн, уловив насмешку.– Господи, Линн! Я написал заявление об уходе и все такое. За кого ты меня принимаешь? Ты думаешь, я могу остаться после такой пощечины? В то время как Брюс Леман пожинает плоды моих трудов?– Брюс этого вовсе не хотел, – сказала она.– А сейчас он очень хорошо это принял.«Мир кружится вокруг меня, а я ничего не понимаю», – подумала Линн. Затем, чтобы хоть что-нибудь сказать, она спросила:– Ты уверен, что правильно поступаешь, уходя от них?– Без сомнения. В любом случае, они хотят, чтобы я ушел, ты разве этого не видишь? Они нашли способ облегчить мой уход. Они сделала все так унизительно, чтобы я захотел уйти, – лицо Роберта исказилось и превратилось в трагическую маску, щеки раздулись, брови сошлись на лбу, рот открыт. – Я погиб, Линн! Уничтожен. Опозорен. Выброшен как мусор, кусок мусора.Это было верно. Он сам это сделал с собой, но все же это было верно. Что она могла или должна была сказать? Она ничего не могла придумать, кроме самых примитивных слов утешения.– Приготовить тебе что-нибудь поесть? Ты же не обедал.– Я не могу есть. – Он посмотрел на часы. – Половина девятого. Не слишком поздно, чтобы увидеть Брюса. Пошли.– Увидеть Брюса? Но зачем?– Конечно, чтобы поздравить.В панике она искала какое-нибудь веское выражение:– Он не захочет нас принять. Мы будем незваные гости.– Ерунда. Он оценит наши поздравления. Мы приедем с бутылкой шампанского.– Нет, нет. Он в трауре. Это неловко, – возразила она.– Это не имеет ничего общего с трауром Брюса. Это вопрос чести Роберта Фергюсона, его поведения, его порядочности. Я хочу, чтобы он увидел, что я могу принять это как мужчина.– Зачем мучить себя и придавать этому такое значение, Роберт? Достаточно просто позвонить по телефону.– Нет. Достань шампанское. Он может его охладить в течение получаса в своем морозильнике.Она спросила его безмолвно: «Кого ты обманываешь этой бравадой? По его собственному признанию, он в глубине души умирает».– Если ты хочешь отпраздновать, – сказала она любезно, – то застегни пуговицу и смени галстук. Он в пятнах.Брюсу все равно, но Роберт увидит себя в зеркале, и ему будет неприятно.Она не была в доме Брюса с того дня. Когда они приехали, он читал; он держал книгу в руках, когда пошел открывать дверь. Вечер был холодным и ветреным, один из предвестников зимы, и, по всей видимости, он накрывался вязаной шалью Джози, когда сидел на том самом диване, на котором они лежали вместе, и он прикрыл ее этой шалью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121